 |
Содержание
Евгений Рейн "Балкон"
ПОРТРЕТ
Я снова здесь живу. По вечерам
двойная рама потолка прозрачна -
я вижу небо, сполохи, рекламу
с высотных башен. Много-много раз
я останавливался в мастерской
приятеля - простого живописца,
ничуть не вовлеченного в модерн.
Люблю я мастерские, скипидаром
пропахшие и лаком, где висят
грунтованные свежие холстины,
где масло, и гуашь, и акварель.
Когда-то собирались мы под этим
прозрачным потолочным перекрытьем,
шумели, пили, ссорились, мирились
и разбрелись по свету под шумок.
Но живописец никуда не съехал,
а только обветшала мастерская,
да запылились старые полотна.
А нынче он в отъезде. Я вселился
и, возвращаясь где-то к полуночи,
пью одинокий чай, звоню в Москву
и долго-долго на один портрет,
написанный еще в шестидесятых,
гляжу. Ультрамарин и охра,
мазки краплака затевают вдруг
густое карусельное круженье,
и неотступно
следит за мной модель,
куда бы я ни пересел.
А северная ночь подходит к раме -
так одиноко, так светло, так страшно.
И тишина, как ветхая обивка,
почти что зримо пропускает голос:
"Ты здесь всегда, а где же твой двойник?" -
"Как-будто в Калифорнии, а может
в швейцарских Альпах или на Таити.
Скажи мне правду, что же это было
тогда вот в этой самой мастерской?
И почему сюда я возвращаюсь,
как будто что-то должен я понять
здесь именно. Теперь-то знаю я -
тут все случилось и легли отсюда
на будущее тени. Но поверь:
ни ты, ни я, ни он не догадались
об этом вовремя. А просто молодость,
кипенье золотое шампанского,
напудренный твой локон,
зеленый пар за краем голубым.
Ты помнишь, как порезала ладонь
о гвоздь подрамника? Ты помнишь -
разведенные мосты
сюда нас не пускали с Петроградской".
Прошло десятилетие, и снова
тебя увидел я. Сверкал аэропорт
латунью и надраенным стеклом,
и там стояла ты, и я подумал -
совсем другая. Через пять минут
как будто повернули киноленту,
и все вернулось. Я тебя узнал.
Нет этих лет, и нет проклятой тени -
такая точно, как тогда, тогда...
И вдруг расплакалась.
Ты помнишь, мы сидели на веранде,
фонтанчик бил в саду и водяною
цветною пылью застилал тебя.
И ты мне объяснила, что случилось:
"Ты не ревнуй, - сказала ты, - что толку?
Прости меня, прости его.
Он по тебе скучал и говорил,
что вспоминает питерские дни
те давние, что не было их лучше,
что все запуталось непоправимо,
и даже здесь спасенья нет, увы.
Да что теперь об этом говорить?
Он много зарабатывал, потом
уехал на Восток, я здесь осталась,
вот в этом доме. Не было его
полгода. Что-то там он натворил,
с какими-то деньгами, почему-то
все выпустил из рук и много пил.
Но это мне уже передавали,
а я его увидела в гробу
и привезла сюда, похоронила
на нашем кладбище, откуда
виден океан, откуда такая даль
и чайки, быть может, он средь них.
Ты не спеши, живи, второй этаж
пустует, если хочешь,
куда-нибудь поедем, поглядим
на Калифорнию, уладим все дела,
потом вернемся..."
Что я могу сказать тебе, портрет?
Что жизнь - суровый кредитор
и тайно пишет свою строку,
где дважды два - в уме.
Не обойдешь таблицу умноженья.
Но ты, портрет, ты знаешь, у меня
нет выбора, я должен расплатиться
за то, что подписал когда-то долгий,
неравный договор,
который не обжалуешь, поскольку
твой долг скрывают даже от тебя.
Кто виноват? Совсем не ты, портрет,
совсем не я. Мне только нужно
по временам поговорить с тобой,
вглядеться в эти точные мазочки -
краплак, ультрамарин - и знать,
что я всегда тебя увижу здесь.
И ты, портрет, переживешь все смуты,
все то, что неотступно нам грозит.
Покуда под стеклянным колпаком
я слышу голос твой, не сплю, перебираю
колоду дней, где ты - козырный туз.
Покуда я сам ее сдаю - все хорошо,
ведь мы играем на другие деньги.
|
|
