 |
ГОЛОСА
№4, 2000
Олеся Николаева
ДЖАНИНА СВАДЬБА
Твоя свадьба, Джана, записывалась на видеопленку.
Твой отец ходил с камерой, чувствовал себя режиссером,
чтобы ты, Джана, когда захочешь,
могла снова попасть на свою свадьбу.
Вот твой жених — такой милый молодой человек,
такой хрупкий,
а несет тебя на руках, и ангельское на тебе оперенье.
Гости вам розами, тучным зерном, серебряными деньгами
устилают путь. И длится всю ночь застолье.
Смотри, смотри этот фильм, Джана. Скоро гости
уже начнут расходиться. Сначала тот умрет, а потом — вот этот.
А твой муж такую заунывную — без слов — выучит песню:
словно буквы “м” растягивают на дыбе.
Смотри, смотри этот фильм, Джана. Еще немного —
и ты с трудом саму себя в нем узнаешь.
Будешь говорить детям: а это я — та, которая в белом.
Но дети будут жаждать собственных пиров жизни.
Смотри, смотри этот фильм, Джана. В конце-то концов, что же
нам остается от жизни — лишь сновиденье:
обрывки какой-то музыки, смена картин блеклых.
Никакой гадальщик не скажет: к чему это снилось?
что это означало?
Смотри, смотри этот фильм, Джана... Горька в стакане
вода, темна во облацех, дурную сулит погоду...
Так помяни ж Того, Кто в твоей Галилейской Кане
в вино превращал смертельную эту воду!
МАСТЕР ПУГОВИЦ
Но Господь не исполнил детских моих мечтаний
переменить судьбу —
например, к цыганам уйти, бить в бубен, плясать при луне,
или стать индианкой с красной точкой во лбу —
заклинательницей гюрзы, госпожой пантеры,
наездницей на слоне...
Даже летчицею меня не сделал! Даже к воде
не привязал фрегатом, но предал такой пустоте,
что впору мне хоть на фабрике пуговиц дырки проделывать — где
две, где — четыре: готовы и те, и те...
И мастер пуговичный говорит: ты напрасно здесь
тревожишься тщетностью дел, прикусив язык, —
без пуговиц мир неполон и незастегнут и весь
расхристан, безбожен, бесстилен, бесформен, дик...
И кажет изнанку — небрежный темный испод,
навыворот носит покров небес, золотую сеть...
Оттого и жалит гюрза, и падает самолет,
фрегат уходит на дно, цыган разучился петь...
ПОДАРКИ
Чтобы только меня он простил, я готова
хоть золотую рыбку, хоть разноцветного попугая
ему подарить, хоть пальму, хоть рододендрон!
Что еще? камень из моря достать, весь в ракушках,
звезду морскую,
или из дерева вырезать ему человечка:
пусть простирает в пространство деревянные руки.
А то — из святого града Иерусалима
привезти ему благодатный огонь — держи, зажигай свои свечи!
То-то он свечи свои зажжет, скажет: входи, дорогая!
Видишь — тебя я просил — весь в цветах твой рододендрон.
Пальма твоя прижилась, и рыбка твоя веселится.
Человечек — и тот отыскал свое место, лицом к Востоку:
ликование выражает его корявое тельце.
А попугай — твое басурманское имя
так заучил, что каждое утро — трижды —
невыносимым голосом его повторяет.
Произнесет — и смотрит немигающим глазом.
ПОСТСКРИПТУМ
За объятье твое целомудренное,
За взор, которым глядит на меня Господь,
За твои улыбки невольные, которые ты стыдливо
смахиваешь с лица,
За твою великопостную строгость,
За твою молитвенную Мезень,
За шелест твоих одежд,
За твою пригожую радость, за твое детское изумленное: “как?”
Я готова отдать все картины мира,
Весь европейский пейзаж:
Шикарный Гамбург с массивными кораблями,
издающими воинствующие звуки: “у-у!”,
Незабвенный Париж, нежно перебирающий
самые легкие струны сердца,
и оно кружится и танцует, словно Давид...
Даже Неаполь.
Даже Венецию, похожую на стареющую красавицу,
теряющую голову
и дерзающую с последним отчаяньем
сводить с ума...
— Что же ты так бросаешься, о безумная женщина, Генуей,
Что же топчешь Берлин?
Не замечаешь Страсбурга,
От Рима загораживаешь лицо?
Камни кидаешь в Корсику,
От Баден-Бадена летишь прочь?
На Мальту швыряешь тьму, опускаешь ночь?
Оставляешь по боку Амстердам?
Разве это они — разлучники, разве это они
Повелевают луною непостоянства,
Звезды невозможности зажигают на небесах?
Ты уже сама, как Венеция, тонущая в темной воде,
В подводном царстве целующая своих мертвецов!..
|
|
