 |
ГОЛОСА
№4, 2003
Глеб Шульпяков
. . .
В ночь на субботу шел последний снег.
Он был похож на кольца мокрой шерсти,
как будто наверху овечье стадо
стригут — а шерсть бросают вниз,
и вздрагивают липовые ветки,
роняя эти кольца на бульваре.
В ночь на субботу шел последний снег.
По снегу, оставляя черный след,
шел человек, и снег ему казался
большой зимы немыслимым началом:
как если бы стоял не месяц март,
а приближалось время Козерога.
Смешно? Смешно. Конечно же, смешно.
В кармане у него билет на море.
К тому же дача, он хотел за лето
веранду перебрать и перекрасить.
А тут зима. «Хорошенькое дело!
Как незаметно лето пролетело...»
Так думал человек — и улыбался.
И не жалел о том, что получилось.
А снег все падал кольцами на землю,
раскачивая липовые ветки,
и стриженые овцы на бульваре
жевали снег, зимы не соблюдая.
. . .
Мы крылья складываем в плечи
И.К.
Под Рождество на Чистопрудном
бульваре, где я жил когда-то,
сердечко ёкает в нагрудном
кармане старого солдата —
ключом на проволочной связке
я открываю эти двери,
где наши детские коляски
и наши черные портфели.
Я прохожу по коридору
под безутешным снегопадом,
я слышу запах «Беломора» —
кофейным пахнет суррогатом.
Кому накрыли стол под лампой?
Зачем рыдает радиола?
Метель беснуется за рамой —
и мятный привкус валидола.
Они пройдут из темных комнат —
мне разговор их непонятен,
как много в доме темных комнат!
как мало в мире светлых пятен!
Когда всю ночь на Чистопрудном
зима качает фонарями
и поднимается по трубам
над ледяными зеркалами —
тогда по ниткам словно черти
сигают ангелы на стогна
и крылья складывают в плечи.
И заколачивают окна.
. . .
Четыре дня над городом фрамуги
и ржавое железо грохотали —
четыре ночи мяло ветром реку,
блестевшую, как черная копирка,
когда же южный ветер перестал
и две сырых звезды упали в небо,
то стало над рекой тепло и тихо,
и первый раз все в городе уснули.
Тогда всю ночь во влажной тишине
вода в реке неслышно опускалась.
Она ушла, и сморщенное дно,
как старческие десны, оголилось,
и люди утром реку не узнали.
«Наверно, шлюзы» — «Да, наверно, шлюзы».
«Такое тут весной бывает часто».
«Смотрите, человек внизу гуляет!»
И точно, там внизу, едва заметный
среди речного мусора — на дне,
какой-то человек бродил по лужам,
дорогу утверждая лыжной палкой
(как если бы ходил на трех ногах!),
и солнечные блики разбегались
кругами по воде, пока он шел
по дну реки, воды не замечая.
Казалось бы, ну что ему на дне?
А он все бродит по низу и бродит,
как будто перед ним руины башен
и Фивы семивратные открылись,
и вовсе не забытый богом хлам,
но книга на песке — и надо книгу
во что бы то ни стало прочитать,
покуда наверху закрыты шлюзы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда в твоем окне течет река,
она, не покидая берегаґ,
повсюду проникает, промывая
до блеска в доме каждую вещицу —
она всю ночь работает по дому
и только утром тихо отступает,
а вещи остаются, именами
забытыми, как реки, обладая.
. . .
Д.Т.
Обрастаешь стихами, как будто вторая кожа
первой поверх покрывает лицо и руки;
даже вещи все больше похожи на рифмы Блока
или на Фета, его наливные звуки —
обрастаешь вещами, и вещи пускают корни,
шкаф или штору подвинуть — уже проблемы:
высыпают приставки и суффиксы, только дерни,
гладкие плавают в мыльной воде морфемы.
Обрастаешь собой, открывая в себе чуланы,
комнаты, где не погашен огонь, ампира
бесконечные лестницы — набережные канала —
бродишь всю ночь и не можешь найти сортира.
|
|
