 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№1, 2004
Алексей Дьячков
И ОБЛАКУ И НЕБУ
ТАНЯ
Пока февраль — то то, то это,
А уж не вылепить обед,
Глядишь, весна по всем приметам,
Глядишь, и лето на дворе.
Пчела прилипла к склону булки,
Бежит в кудряшках сладкий бог,
В песочнице забыв фигурки
И с треском сломанный совок.
Летит бабa, за ней всего лишь
Испуг — расплакался малыш.
Ты взгляд на нем не остановишь,
И слух к нему не обратишь.
ЧЕРНОВИК
С приближением сумерек вдруг проступил рисунок
на лесах — муравы, паутины, пастушьих сумок —
золотой неуверенный трепет персидской вязи
о наложницах, звездах, походах из грязи в князи.
Утром в хмуром лесу заблестят письмена иные,
наплывая на зелень, неровные буквы Имя
исказят, не оставив в лесу ни лисы, ни зайца. —
Золотые развалины в озере отразятся.
Да и те расползутся со временем в назиданье
мудрецам, и останутся галочки, препинанья
знаки — детские хвостики на скороспелом снеге.
Вечер не черканет, и следа не оставит Сергий.
ПЕРВЫЕ АПОСТОЛЫ
На мелководье видно, как песок
из-под стопы взвивается и кружит,
и оседает. Терпкий запах стружек,
и сладкие — олифы и досок,
и воска — завораживают. Лодка
скользнула по волне и встала кротко.
Как будто стороной прошла гроза,
потом светает рано и бывало.
Не помню слов, но то что Он сказал,
когда мы весла подняли, запало.
И я все думал, расправляя сеть,
о Пришлеце. И думал поглазеть.
Потом забыл. И ночью, взяв улов
богатый, и не вспомнил бы, Иаков
не помяни о Нем... Как будто знаком
невидимым отмечен. От голов,
склоняющихся в сумраке у края
к волне, струились, чешуей играя,
карасики и окуньки. Малек.
Зачем Он к нам пришел? Что мы для Бога,
коль вправду Он мессия? Как далек
Он должен быть от нас, когда дорога
моя и братьев в море, а не в храм.
Заря росла и приближалась к нам.
НА БЕРЕГУ
Потянуло с обрыва теплом, и упало
голубое перо на ладонь Иоанна.
Савл на днище сидит перевернутой лодки,
заглядевшись, как невод плетут одногодки.
Загорелые шеи, подвижные руки,
под ногами опилки и устриц скорлупки.
Я подумал, вот мы собрались здесь под вечер.
Среди нас доля добрых, достаточно желчных,
большинство никаких, как повсюду, быть может.
И молчун Назарянин. — Мы разные, Боже!
Но когда его видишь сквозь веток сраженье,
словно с неба глядишься в свое отраженье.
Ощущал ли я что-то похожее в детстве,
прикасаясь к тому, кому не отвертеться, —
и в ответ мне вода родникового мрака
улыбалась тревожно. Ты слышишь, Иаков?
А Иаков под фартук залез с головою.
Из-под снега в меже остро пахнет травою.
Пальмы кровь проливают на утренней сече,
тигром огнеполосым врывается вечер.
Чья-то лодка гниет на прибрежной поляне.
И мальчишки мехи из-под бражки гоняют,
бросив невод в кустах. Слышны посвисты ветра.
Мандарин закатился за блюдо шербета.
СКАЗКА
Пока морозный ветер белит
холмы и тучек мнет бока,
старуха козочку лелеет,
вдыхает запах молока.
Глазами белыми от соли
глядится в инея стекло.
Как много пережито боли.
И, выдыхая молоко,
она вдруг крестится поспешно.
Коза закатывает глаз
и блеет кротко, безутешно
по клеверам...
помилуй нас!
Старик грызет сухую репу
и печки щупает тепло,
пока дым изб качает небо,
а небо свеклой затекло.
. . .
Черны подмостки по погоде.
Хлеб черен, что слепец посеял.
Стихает гул, мы не выходим,
выходят склон и лес осенний.
Береза в мураве бесцветной
янтарным светом тонет, дышит
под робкие аплодисменты,
которые глухой не слышит.
Волна листву к оврагу сносит,
и клен в лощине догорает.
И каждый год все та же осень,
и каждый год она другая.
Летит листва в почтовый ящик,
мы разбираем почерк, имя.
Мы слышим шум листвы, мы зрячи.
И все же мы слепоглухие.
. . .
За птичками черновика
я повторяю —
пыхтит девица, чуть жива,
цигаркой Salem.
Встал рыжий луч на пустыре,
а в арку дома
плывут из паутины ре-
ставрационной
фасады в пене рококо
и в вязи литер.
В канале белом высоко
витает Питер.
Его свободный, вольный дух
гранитом скован.
Не Невский плеск ласкает слух,
плебейский говор.
Не гул, не колокольный звон
разносит эхо,
базарный шум, словесный сор —
потешки века.
Я повторяю, щурясь на
себя в водице.
Луч рыжий, белая стена.
Как пламя птица.
ИГРА ВОДЫ
Я подношу к глазам тимьян,
дорогой сорванную зелень.
Я слишком долго ждал тебя,
как ждал порой на карусели
заветной очереди, в такт
печальному круженью, завязь,
лист подвернувшиеся в прах
кроша. Дыша. Переминаясь.
Я становлюсь тобой, а ты,
протуберанца тонкий волос
смахнув, за жестом прячешь робость,
как синий свет игра воды.
. . .
Я облако всю зиму рисовал...
Кружится снег, под снегом гнется ветка.
В морозный день слоится синева,
дыхание заметней человека.
Я воздуху служу, за слоем слой
даю дышать и облаку и небу.
И неба строй, и облака косой
раздрай то в ширь растут, то вьются в небыль.
Мир на холсте, а на палитре Рим
под варварами. Пестрые руины.
Засохла роза смазанных белил,
застыл без губ глоток ультрамарина.
Как облако связать с землей, с быльем?
Твержу вопрос. В окно гляжу напрасно.
На ветку снег прилег, сложил окно.
Мешаю охру. Растираю красный.
Откуда взялся на холсте закат?
Льняной стежок стал безысходной далью.
Как будто Иоанн агнца заклал,
и облако барашком умирает.
СЕРГЕЕВСКОЕ
Попал под ливень и продрог,
забрел в сельмаг за постояльцем,
где пробавляются чем бог
пошлет охотники на зайцев.
И вот сижу, погоду жду
под липой с мокрою кукушкой,
просроченный кефир цежу,
жую филипповскую сушку.
Журнал и плавки в рюкзаке,
в траве очисткой дольки дыни
желтеет лямка. Вот тебе
и отдохнул на выходные.
Трясется под дождем бугор,
глухая липа чушь мне мелет,
течет вдоль берега кагор,
к реке рыбак бежит с похмелья.
Бесчисленны тела дождя,
и свойства их изведать сложно.
Ресницы липкие дрожат,
и небо падает в ладошку.
А тело круглое одно —
в утробе я, ствол липы, мира
листва — торопится домой
по упаковке от кефира.
. . .
Туман ушел под траву, а трава
вдруг встала, как узор калейдоскопа.
Блестят стекляшки детского добра,
играют кромкой радужного скола.
На склоне слива признана давно,
лиловый будда — куст у поворота.
Вот занесла крапивница крыло
над озером — и лес стоит багровый.
Три всадника, замедлив бег, горят,
лихие кони яблоки роняют.
Забросившие в омут якоря
два облачка немой рыбак гоняет.
Налился синей кровью влажный глаз,
всей пустотою выпуклого неба
сквозь всполохи разглядывая нас.
А мы молчим. Последний вечер лета.
НОВОЕ ВРЕМЯ
Вечор пожаловали гости.
Сегодня я гостям не рад.
Спит сад в оливковой коросте,
и полыхает виноград.
Кузнец играет. Днище лодки
скребет рыбак, рубаху сняв.
На синем склоне одногодки
пускают змея в небеса.
Заря. Как твой загар кусками,
кустами сходит к морю день.
Смолкают соловьи. — Пускай их!
Пусть будет все как у людей.
Тревожны признаки грядущих
событий. Из лучей венец
сплетается над садом. Пуще
заходится в горах кузнец.
Соседский склон признала осень,
склон тонким золотом прошит.
Осла к горам ведет Иосиф,
Мария с девочкой спешит...
|
|
