 |
ГОЛОСА
№1, 2004
Александр Фролов
. . .
А.Машевскому
Вот еще — стихи свои заучивать наизусть!
Декламировать их, сомнамбулически покачиваясь на краю
сцены; модуляции голоса регулировать... Какая муть!
Жуть какая, наказание просто...
Сейчас запою
или завою, или... рвану гопак-краковяк-трепак...
На рязанской пиле, на гавайской гитаре легче сыграть,
сбацать что-нибудь эдакое, чем стоять, как дурак,
морщить лоб, щелкать пальцами, забытое слово искать.
И все время входят-выходят, скрипят кресла, хлопает дверь,
за окном завывает чей-то взбесившийся джип...
В общем, масса причин для раздражения.
Поверь,
я и рта еще не успел раскрыть, а уже осип.
Разве я ученик нерадивый, не выучивший урок?
Ни последним, ни первым, ни двадцать пятым быть не готов.
«Мы не теноры...» — как-то однажды заметил Блок,
отчужденно и строго глядя поверх голов.
ОРГAН ИЗНУТРИ
Даниэлю Зарецкому
Что за ветер сегодня бушует в селении горном!
Все о шпиль колокольни изодраны ветхие тучи...
Поплывем, Даниэль, поплывем по холмам, как по волнам,
в этом трюме... нет, — в чреве, среди сталагмитов созвучий.
Чудо-юдо морское плывет по морям-океанам,
и питается звуками — плотью и духом клавира;
драгоценная амбра сочится по ребрам янтарным...
Неужели вот здесь и ютится вся музыка мира,
и в пропорциях цинка и олова прячет секреты?
И молчат до поры все регистры ее боевые;
все рожки и свирели, все флейты ее и кларнеты,
пароходные трубы, фанфары ее золотые.
Скажешь, — это всего лишь механика: тяги, пружины —
этот выдох и выплеск?.. и пенятся волны за нами.
Раздувая мехи, разве знаешь, какие лавины
стронешь с места, какие разбудишь ветра и цунами?
Этот гул — это что? Это — Бах изнутри? Это фуга?..
Тевтонбургские сосны скрипят, и качаются ели...
И Иона во чреве скорей изумлен, чем напуган:
«Неужели, Господь, мы плывем до сих пор, неужели?..»
ПРОЩАНИЕ
1.
Предмета нет, и нечего назвать;
лишенные телесной оболочки,
слова имеют свойство исчезать
без памяти о них, поодиночке.
Внушительное слово Керогаз
так — в одночасье буднично слиняло.
Какой коптильник сказочный угас!
Какого смысла навсегда не стало!
Простимся же с тяжелым, составным,
суставчатым. Унылый перестарок,
из жизни выпадает он, а с ним
и маята чадящих коммуналок,
бараков плесень, копоть дач внаем...
И скоро только в словаре старинном
мы этот Керогаз (устар.) найдем
за Керамистом, перед Керосином.
2.
Что в имени тебе моем?.. Поди проверь,
как звать меня. — Никак. И смысла нет в вопросе.
Вот было имя — Карп. И где оно теперь?
А где Макар, Фома, Пафнутий и Амвросий?
Носители имен, и сами имена, —
давно уже в глуши дремучего фольклора;
за семь десятков лет гражданская война
их извела, родив Марксэна и Вилора.
Где первый встречный друг, товарищ или брат,
где, потеряв лицо, легко теряешь имя, —
мы здeґсь прожили жизнь. Сюдaґ Макар телят
гонял, гонял; загнал, и сгинул вместе с ними.
ИЗ ИСТОРИИ РУКОПИСЕЙ
Надо же! Ну, вот же, — подпись, штампик лиловатый...
Ты ли это, рукопись полузадушенная моя?
Как же, как же! — узнаю: на «Оптиме» придурковатой
отпечатанная, с вечно западающими «Н» и «Я».
Так и простояла в духоте и тесноте тоскливой,
пухлой ручкой в перстеньках задвинутая в самый дальний ряд.
Как же, как же, — помню эту фифу: черный бант игривый,
придыханье искреннее, проникновенно-лживый взгляд.
Бог-то с ней! Да и не падок я на яркую помаду.
Падальщики и поденщицы — вот кто нас учит жить...
Рукопись моя, старушка старенькая, а может, и не надо
пыльные слова и высохшие смыслы ворошить?
Никому ведь не предъявишь, как бесспорно важную улику,
откровенья запоздалые, забытые за давностью дела...
Я спалил тебя, ты помнишь? — в печке дачной, и клубнику
удобрял золой соседскую... ну зачем ты ожила?
|
|
