 |
ГОЛОСА
№3, 2004
Вера Павлова
. . .
свадебное платье
платье для беременных
детское платье
всё напрокат
и только саван по мерке
. . .
Что влюбилась, что залетела,
раньше меня узнавало тело.
Что постарела. Что больна.
Что умираю. Что спасена.
. . .
Проснулся ночью.
Понял, что умирает.
Пошел на кухню,
чтобы не разбудить
вдову.
. . .
Отдыхают парусные лодки
на краю воды, зари, земли.
Ветер треплет флаги и тишотки.
На тишотках пальмы, корабли
резче и пестрее, чем на деле.
Даже эти яркие края
Бог писал прозрачной акварелью,
оставляя белыми поля.
. . .
Весеннее сиянье грязи
прекрасней зимней чистоты.
Твой пафос антибуржуазен,
весна, просты твои понты:
пройтись без шапки, нараспашку,
разбрызгать шелковую грязь,
отдать последнюю рубашку —
ну, ту, в которой родилась.
. . .
Иду по канату.
Для равновесья —
двое детей на руках.
. . .
этот стишок
положи на ладонь
сожми кулачок
дунь
раскрой
ну что там?
. . .
Так пoлно, так бессмертно, так земнo,
что кажется: еще одно мгновенье —
и
мгновенье остановится само,
без принужденья,
без предупрежденья.
. . .
Просто, совсем просто.
Проще, чем э-ю-я.
Старость — болезнь роста.
Неизлечимая.
Не разводи сырость.
Не валяй дурака.
Боль шьется на вырост.
Боль всегда велика.
. . .
Прежние были пробой пера,
а эта — проба крыла.
И я поняла, что любовь не игра.
И, кажется, выиграла.
. . .
Книга на песке.
Ветер дает мне урок
быстрого чтенья.
. . .
Я? Да так, ничего, починяю примус.
Так что, Экклезиаст, ты с камнями сам уж...
Кто в пятьдесят семь исправляет прикус,
тот в шестьдесят восемь выходит замуж,
в семьдесят девять кормит пирожными белок
в парке... Старое доброе детское средство —
самое вкусное оставлять напоследок,
чтобы сделать старость похожей на детство.
. . .
Явятся, сальны, слащавы, жеманны,
пялятся, жадные пальцы слюня…
Я старовата для роли Сусанны.
Старцы, оставьте в покое меня!
На порносайтах ищите нимфеток.
Прочь от купальни, а то закричу.
Солнце садится. Кончается лето.
Желтый листок прилепился к плечу.
. . .
— Муза-муза-муза!..
Снова она:
ходит под окнами,
стучит по решеткам подвалов,
зовет монотонно:
— Муза-муза-муза!..
Стихотворение спустя
я понимаю:
имя ее пропавшего кота —
Мурзик.
. . .
Я на разлуки не сетую.
Разве в разлуках дело?
Выйдешь за сигаретами,
вернешься — а я постарела.
Боже, какая жалкая,
тягостная пантомима!
Щелкнешь во тьме зажигалкою,
закуришь — и я не любима.
|
|
