 |
ГОЛОСА
№4, 1995
Евгений Карасев
НА ОХОТНИЧЬИХ ТРОПАХ
Говорят, крик зайца, настигаемого
разъяренными гончими,
Тургенев слышал всю свою жизнь.
Наверно, с этим криком было кончено
со многими иллюзиями.
Не отсюда ли и нескончаемое мыканье, нигилизм?
Одолевая за кордоном кордон,
он мчал, преследуемый охотой псовой.
И тот же Париж, Виардо —
отчаянные потуги сбежать от косого.
…Мы все охотники страстные, неутомимые —
каждый на что-то притаенно зарится.
Но нас не мучают звуковые галлюцинации
барина из Спасского-Лутовинова.
А кто мы без его зайца?..
КОСОЙ ДОЖДЬ
Дождь промчал противоположной стороной улицы,
не обрызгав моей рубахи.
Так обычно прогуливаются
поделившие территорию собаки.
А было бы немалой радостью —
после дороги длинной
в жару, когда лопается градусник,
постоять под скоротечным освежающим ливнем.
Громыханием сорванной жести
встретил меня дом, заколоченный, старый.
И вот долгожданной женщиной
прошел дождь другим тротуаром.
РЕКЛАМА МАРШРУТНОГО ТАКСИ
Кто-то на лимузинах форсит,
показывая, какой он путный.
А я предпочитаю — остановить маршрутное такси,
следующее до самого отдаленного пункта.
И катить в дребезжащей «тачке»,
заплатив подорожный ясак.
Без всякой задумки, сверхзадачи,
улыбаясь, как сбежавший
из сумасшедшего дома дурак.
Мне кажется: санитары, надзиратели уже не сцапают
сияющего счастьем беглеца.
Маршрутное такси — спасительное средство
за приемлемую плату.
Я дважды, трижды доезжаю до кольца.
И все-таки добровольно возвращаюсь
в постылую палату.
МАЛЕНЬКОЕ УСЛОВИЕ
Раз в сутки останавливается скорый поезд
на крошечном посту,
где даже нет платформы,
только фонарь, пробившийся из-за снега,
чтобы взять заброшенного сюда вселенским штормом
подчас одного-единственного человека.
Ему распахивают дверцу, дышащую паром,
затаскивают в тамбур, словно после тяжкой смены.
И состав, дорожащий каждой минутой, почти даром
простаивает на краю ойкумены.
…Мы останемся народом, имеющим
право бесспорное
на часть космоса и собственную мечту,
пока останавливается поезд скорый
на затерянном в снегах посту.
ПО ВЕСНЕ
Полая вода на спаде несет
одинокие льдины,
песок со дна реки.
Прошлогоднюю скученную тину,
бревна, мостки.
Растянувшуюся стайку ящиков
от порушенного комода,
сам комод,
рабочую блузу —
то ли останки чьего-то счастья,
то ли былых иллюзий.
А вон плывет стоймя сноп соломы,
паводком отмытый от бездольной плесени.
Все это вряд ли сгодится для дома,
разве для грустной песни.
|
|
