 |
МАСТЕРСКАЯ
№2, 1995
Давид Шраер-Петров
ДЕРЕВЕНСКИЙ ОРКЕСТР
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Николай Рубцов
Три зеленых инвалида пьют сивуху под ракитовым кустом.
Из лугов полезли уши - зимний корм для лошадей и для коров.
Превосходно, если ноги из ушей торчат, и это - летний дом,
Деревенскому оркестру хоть на месяц сенокоса верный кров.
Представляю музыкантов, нашу труппу до того, как трупов нет,
поскольку все,
И певцы, и оркестранты, подзаправились у летнего стола.
Этот луг и эта речка, это небо и обочины в росе.
Абрис аиста. Рассохшийся забор. Медлительно летящая стрела.
Все услышали удары камертона: это бочку своротил
У соседа, у завмага, откупившегося от протезных ног,
Деревенского оркестра балалаечник - первейший старожил...
Хорошо, когда торчат они из сена, а в культях - какой же прок?
Не вприсядку, а вприглядку! Наблюдай, воспоминай да из горла
Мутно-белую отравищу высасывай скорее, не ленись.
А над лугом поднебесною тропиночкой, беспечна и горда,
Вьется ласточка, роняя на безногих и бездушных из клоаки
мутно-белую восторженную слизь.
Это жизнь. Она сама свои мелодии раздорные кует.
Молот бьет по наковальне, фаллос в лоне исчезает, ноги хлюпают
в трясине, дрочит речка поплавочек, инвалид сосет сивуху
в сенокосном шалаше.
Над звенящею травою, громыхающим колодцем, над угарною трубою,
над стрекочущим комбайном
солнце лисьими хвостами
поутру в литавры бьет.
Тонким шелестом березы деревенского оркестра звуки прячутся в душе.
Я тебя не понимаю: как ты можешь, пролетая в белом облаке над лугом,
деревенского оркестра беснованье миновать?
Карася отсос смертельный, жадный оклик инвалида, бедер-ведер
коромысленно-бессмысленных качанье и кукушки, охуевшей,
причитанье миновать?
В этом силосе вонючем, в этой смеси забродившей: трав, болот, пометов,
слизей, песен, воплей, возлияний, покаяний и слияний, той -
былой души потемки и просветы затаились, ты их хочешь миновать?
Скрип уключин, скрип телеги, скрип сапог, калитки, пробки, коростеля
и постели - как ты можешь миновать?
Это жизнь, она свои мелодии разбродные плетет
из ракитовых кусточков,
из тропиночек небесных,
из березовых листочков - все еще не оборвали.
Но оркестра деревенского простая партитура - проституткой,
глупой дурой не пошла в постель к приезжим дирижерам-дебютантам
Любознательным, прилежным, расколдовывавшим знаки, песен луговых
значочки на линейках - вместо злаков, колосившихся
на стволиках хлебов. О, звон серпов! Когда здесь жали?!
Я тебя не понимаю, ну а если понимаю, то давно не принимаю
поклонение твое урбаническим талантам.
Вот я весь: река и облак, хлеб и травы, и болото, и автобус, уносящий
из тебя осуществленье невозможных переездов.
Вот культя моей души, вот сивуха слов и звуков, вот он -
девственный карась, отсосавший все приманки милой родины моей
и попавшийся на крюк.
Вот и труппа: оркестранты, дирижеры-дебютанты, инвалиды и завмаги,
проститутки, институтки, и секретные бумаги,
(тоже роль они сыграли или партию вели, но куда?),
огородные страшилы, грабли, вилы, пилы, груди, протыкающие
грусть, иль грузди, протыкающие мхи, бездны смысла, чепухи,
утекающие силы, ужасающейся милой погружающие бездны...
Всем теперь пришел каюк.
О, шалаш, шалаш распивный, ты - разливный, символ счастья,
сена взбитого кудели, ты - ослиные качели, ведь качаются же уши.
Превосходно, если уши и колени сладким воплем сведены в одном зигзаге.
Это знак, что деревенский партитуру крепко знает, реквием себе сыграет,
что оркестр не продался шалашовкам. О, как глушит наши души
вой моторов, но оркестра деревенского (как тесто)
плач по гибнущей деревне (через край квашни) прольется
В поминальной пьяной браге.
1981-2005
|
|
