 |
ГОЛОСА
№2, 2000
Евгений Рейн
(Из старых тетрадей)
ПИОНЕРСКОЕ
От ноября до мая провис один кумач -
вставай, страна родная, под пионерский плач.
Я слушал репродуктор и грохот ВВС,
я до сих пор придурок, мне невозможно без
раската Левитана, портрета на стене...
Ты все оклеветала, но невозможно мне
без смуглой физкультуры, о Лебедев-Кумач,
и без твоей халтуры про стадион и мяч.
Вот накрывает мама по-праздничному стол,
и путь проложен прямо в хороший комсомол.
Сияет добрый отчим, поскольку нет отца -
но это между прочим (что нам до мертвеца!).
Суровые призывы нам душу веселят -
мы живы, живы, живы. И зелен летний сад.
А Он глядит за стекла, один не пьет, не ест,
как тульская двухстволка в семнадцатый партсъезд.
1974
ВЯЗАЛЬЩИЦА
Вдруг стало видно далеко во все концы света.
Гоголь "Страшная месть"
Вязальщица, свяжи такое покрывало,
чтоб, как его ни кинь, оно бы покрывало
старинный наш союз от головы до пят.
Прибавь и про запас, ведь сдернуть норовят.
Зачем такая жизнь? Пойду взгляну с балкона.
И все же хороша. В гнезде из поролона
лежит себе и ждет законного пайка
птенец, чья родина - московская тайга.
За сорок лет пора учиться жить немногим,
рублем царя Петра да стулом колченогим,
предполагая, что годков под пятьдесят
тебя передавать твой опыт пригласят.
Какие холода, хоть не снимай овчины,
ты слишком молода для этой чертовщины.
Мотай свои клубки, на улицу ни шагу,
пускай уж дураки погибнут за отвагу.
Вязальщица, свяжи такое покрывало,
что как его ни кинь, оно бы открывало
у всякого свое, такой возьми фасон,
чтоб стало видно, кто фашист, а кто масон.
Уже концы видать, совсем как в "Страшной мести",
и все же благодать - приплясывать на месте.
Преображенка и Рогожская застава -
как на ладони все от ЖЭКа до Райздрава.
Окликни ТБЦ хоть палочками Коха...
В конце концов, в конце эпоха как эпоха.
1978
ВЕНОК
У Народного дома,
у кино "Великан"
золотая истома
расплескала стакан.
Летний жар проступает
на холодной щеке,
и тогда прозревает
человек в пиджаке.
Он вернулся недавно
в этот город родной,
откровенно, но тайно
смотрит перед собой.
Видит этот последний
предоктябрьский денек -
вот из листьев осенний
облетает венок.
Где он был, что он делал,
человек в пиджаке?
Почему он поверил,
что живет налегке?
Что его отпустила
тяжесть этой земли,
якоря и грузила
отрубил он вдали?
Но его развлекает
этих дней торжество,
здесь опять окликают,
как ребенка, его.
И когда над Тучковым
проплывает свинец -
на венок перекован,
переделан венец.
В эти крыши и шпили
и горящую медь.
Отрекайся же или
приучайся терпеть!
1982
ПОСЛЕДНЕЕ УТРО
За станцией "Сокольники" сломали монастырь,
у кладбища раскольников раздался вширь пустырь.
Шестнадцатого мая, рассветная жара,
но Клавдия Петровна здесь сорок лет жила.
Сосед мой, Валентинов, построил Днепрогэс,
вернулся коллективно и поселился здесь.
Привез жену и бабку, что скоро померла.
Соседка Валентина не помнит, как жила.
Она с годов тридцатых водила свой трамвай...
Остаток - не устаток, бульдозер, добивай!
Вздымаются матрасы, слетает шифоньер,
пилоты и матросы летят во весь карьер
из стареньких альбомов, из рамок завитых.
Стоит сосед Антонов, лежит сосед Седых.
Он выпил нынче ночью, он утром перебрал,
Седых Семен Семеныч здесь дочку потерял.
Стоят кресты кладбиўща и церковь Покрова,
малиновый клопище ползет из рукава
крановщика Сережи. Я тоже голошу:
"О всемогущий Боже! Уж я тебя прошу:
учи меня рыданью и масс и аонид,
включи меня в преданье, от коего знобит,
сожги меня до пепела и обрати в подзол,
одень на праздник в светло-небесный свой камзол,
пошли мне, ради Бога, квартиру и привал
и вылей у порога белоголовый вал!"
1983
. . .
В седьмом часу на солнечном балконе
вирджинский расплывается дымок,
попробуй здесь укрыться от погони,
все ничего - ты снова одинок.
Что кубик льда, расплавленный в стакане,
цветочный мед до дна позолотел.
Давно-давно мы не сбирали дани...
Пора идти, наш рой уже взлетел.
1986
|
|
