 |
ГОЛОСА
№2, 2000
Андрей Грицман
. . .
Голландский лед за низким горизонтом
беззвучно светел в отраженном свете,
и тяга ветра, длинная как голень,
помножена на повторенье гласных.
Но не спасет ни Вермеер бездонный,
ни световые сети Руисдаля.
Дым гашиша плывет по переулкам,
и запах ржавчины и маслянистой нефти
стоит над гаванью, где турки жарят сало.
А за морем, осиротев навеки,
зимуют трубы опустевших фабрик,
и ветер с гавани несет газеты
мимо домов под черепичной кровлей,
внизу, под позвоночником хайвея,
так, словно наводнение покрыло
их теплый еще скарб на дне канала.
НОЧЬ
Часа в четыре,
когда уснули мысли о налогах,
о подвигах, о доблестях, о сексе,
возникнут в предрассветных городах
и в отдаленных весях
и поплывут невидимые волны
из точек боли.
Они дойдут до волноломов молов и разобьются,
как школьниками битые бутылки,
только бесшумно.
Шевельнутся бомжи
и захрипят на рваных одеялах.
Патруль очнется в дремлющей машине,
коснется рации и кобуры.
В "колониальном" доме, третьем с краю,
постройки девятнадцатого года
она во сне вздохнет и улыбнется,
протянет руку: три часа,
а через три часа, когда
Pink Floyd взорвет эфир
на середине длинного аккорда -
она проснется и подарит день
еще двум-трем привычным подопечным,
озябшим за ночь.
МАЙАМИ
Пластик пальм. "Арт-деко" тарелки неба.
Зубчатый берег, расчерченный в перископе подлодки.
Это - субтропики в буром безумье прибоя.
В белых штанах джентльмены удачи встречаются редко,
всё больше на яхтах. Изжога курортного сброда,
биваки ортодоксов у хлорной лагуны бассейна.
Сколько уже поколений бредут из Египта?
В прохладных стерильных коробках гнездятся колена.
"Радио Марти" трубит в свои ржавые трубы,
но ароматны "Кохиба", "Корона", вообще, контрабанда.
Татуированы торсы, проколоты губы,
но вечерами в Майами как на мид-весте безлюдно.
Всюду растут метастазы торговых империй
и доживают свой век хиппари и жертвы фашизма,
голуби спида воркуют, потеют хасиды,
спят на верандах с погасшей сигарой солдаты Батисты.
Над Гуантанамо невероятна погода,
там истекает голодным желаньем Гавана.
А на Ки-Вест по-испански болтает команда.
В этих искрящихся водах,
в дали океана
без предупрежденья
огонь открывает
береговая охрана.
ПИСЬМО ОТ НЭНСИ
Моя жизнь протекает как обычно:
заботы, поддержание очага, борьба со стихией.
Жуки поели настурции,
которые я бережно растила из семян.
Пришло время сбора напаўдавших яблок.
Они лежат вперемешку
с замерзшими мышиными тушками,
добычей нашего кота.
Сколько ни сгребай листву,
земля становится желто-бурой к утру,
будто никто тут никогда и не жил.
Последнее время ветры вносят полный хаос,
газон усыпан сломанными ветвями и похож
на перекопанное кладбище деревьев.
Холодная ранняя осень нагрянула,
и теперь кажется, что мы проведем остаток жизни
на дне истлевающего лиственного моря.
Однако отъезд и побег от домашних забот
никакого покоя не сулят:
одевать детей, наскоро есть
в придорожных кафетериях, переругиваться
с мужем в машине по поводу семейного бюджета,
сдерживать мочевой пузырь до последнего,
съезжать с шоссе в незнакомые городки,
спрашивать дорогу у местных жителей,
заглядывать в их глаза, жалеть их
за то, что у них такая жизнь,
как и они, наверное, жалеют нас за нашу,
лежать в ничьей постели в мотеле
ночью с открытыми глазами,
сквозь наглухо закрытые окна
осязать запах стерильных поверхностей,
мертво-синего квадрата воды во дворе,
слушать дыхание большой реки,
несущей свои воды среди
незримых темных холмов
до самого конца, туда,
где начинается бесконечность,
где океан сливается с небом,
тлеет восход, и где не надо
вставать утром и будить близких.
ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ
Мой хрусталик устал,
не говоря уж о правой руке.
Не читая с листа,
я теперь ухожу налегке
в те места, где судьба
инвалидом поет в поездах,
и где вместо страховок
бережет нас родимый Госстрах.
Я устал, и хрусталик устал,
и рука. Но когда я вернусь,
меня ждут дорогие друзья:
восемь Лен и Володь,
Оля, выводок Ир.
Словно трэйном в Москву
в парники наших зимних квартир.
Погостить до седин,
выдыхая забытую жизнь,
где играли на вылет друг с другом
один за другим.
Сколько зим напролет!
И знали лишь сторожа,
как свежа одинокая ночь, как свежа,
и как сладок отечества
в легких клокочущий дым,
и как сторож не спит никогда,
сам собою храним,
потому что один.
|
|
