 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№4, 2006
Вадим Жук
ЖАЛКИЕ СТИХИ
. . .
Тянет из садика малость дерьмом,
Малость сиренью.
Мимо пройдем или может зайдем,
Стихотворенье?
Что ты молчишь, что воротишь свою
Лисью морденку?
Ну-ка, присядем на эту скамью
С этим подонком.
Он на такие контакты горазд,
Житель скамейки,
Он нам маманю родную продаст
За три копейки.
Он и сидел и в афгане служил,
И на подлодке,
Он и с Володей Высоцким дружил —
Вот он на фотке.
И на ментов он с прибором ложил:
«Бля, падла, буду!
Ты на бутылку бы мне одолжил —
С бабками худо.
И без обидок, браток, не пыли —
Ты бы смотался.
Верка, зараза, взяла костыли —
Чтоб не шатался.
Я ее дома пришпилю, браток,
Рыжую суку!»
Глядь да поглядь — у подонка-то ног
Меньше на штуку.
И под умывшую грязный стакан
Мертвую водку —
Все было правдой — тюрьма и Афган,
И про подлодку.
Вместо закуски ремень он вдыхал
Черный свой, флотский.
Лишь про Высоцкого точно соврал,
Бог с ним, с Высоцким.
Вечер нам голый фонарь осветил
Белым гореньем...
Видишь, а ты не хотело идти,
Стихотворенье.
. . .
Твое платьице — синий флажок,
И художественные ладошки —
Вот оставил ожог утюжок,
Вот привет разыгравшейся кошки.
Ладит с берегом ладожский лед —
Аккуратно плывет — посередке.
Майский жук совершает полет,
Первый, медленный, пробный, короткий.
И природа дивится сама —
Как же с ней приключилося это? —
И весна и немножко зима,
И почти уже красное лето.
Это май в Ленинграде такой
Создан чьей-то прекрасной рукою,
Над твоею Невою-рекой,
Над моею Невою-рекою.
У деревьев и листьев-то нет,
Так — на ветке пять-шесть, для кокетства...
Ветерок. Полумгла. Полусвет.
Полусвет. Полумгла. Полудетство.
. . .
По-английски не прощаясь и по-русски матерясь...
Из прозы эмигранта А.Хургина
Мозг ветшает, жизнь нищает.
Бросить эту тишь да грязь,
По-английски — не прощаясь,
И по-русски матерясь.
Вариантом облегченным
Оказаться вдалеке —
На дороге облученной,
С дураком на облучке.
Голышом катиться облым —
От обеденных столов,
Да от матушки от воблы,
Да от детушек коблов.
От отечной этой бездны,
И от батюшки царя,
От Отечества любезна,
Покороче говоря.
А оно вослед стозевно
И заливисто лайяй...
И не молвишь ты царевне
Хоть какого-то гудбай.
И писать — не обещаясь,
И с потерями — смирясь.
По-английски не прощаясь,
И по-русски матерясь.
. . .
Пестик тычинку в кино приглашает.
Мама тычинке идти разрешает.
Папа молчит и кроссворды решает.
Бабка за стенкою тихо ветшает.
Пестик почти настоящий мужчинка.
Пестик в подъезде целует тычинку.
Пестик в тычинку роняет личинку.
Мама отводит тычинку в починку.
Врач запросил несусветные бабки.
Мама берет из заначки у бабки.
Папа снимает привычные тапки.
Папа выходит из дома без шапки.
Адреса пестика папа не знает.
Папа в лабаз за бутылкой канает.
Папа мента по ошибке пинает.
Папу по полной в тюрьму окунают.
Бабка от всех этих песен скончалась.
Мама снотворными всмерть накачалась.
Как-то тычинка и не огорчалась.
Типа она в это все не включалась.
. . .
В полях зеленые просторы,
В домах малиновый уют,
Академические хоры
То там поют, то тут поют.
Зимой искусственное солнце
Сознательный ласкает злак,
Ни пятака и ни червонца —
Всё, всем, везде дают за так.
Не слышно шума городского,
Лихие не свистят ветра,
Обычный завтрак у любого —
Икра, омары, фуа-гра.
Повсюду Пушкина портреты,
Всяк может сочинить сонет,
Есть Академия Минета,
Минобороны вовсе нет.
Река молочною волною
В кисельный бьется бережок.
А это кто там в петлях двое?
А это мы с тобой, дружок.
. . .
Размером с лепешку от божьей коровки,
Бесстыжие щурила глазки свои,
Слова говорила и хмурила бровки,
И все зазывала на край полыньи.
И горечью пахнуть умела полынной,
Мускатным орехом и детским стихом,
Поила собою, как чаем с малиной,
Была потаенным кадетским грехом —
Где тратят на девку что дали на булку,
И в гулком подъезде таясь, торопясь,
Слюнявят ей шею и смуглую скулку,
А после дружкам заливают про связь
С известной актрисой, со светскою дамой...
Уже попрощались. В окне ее свет,
Пока не погас. За оконною рамой
Все ищешь глазами ее силуэт.
Пробор соблюдала на круглой головке,
Просила, чтоб я ей достал анашу.
Находка, загадка, паршивка, дешевка.
Наверно, любил. Потому и пишу.
ИЗ НЕКРАСОВА
Сельские девки живут в общежитии,
Беден девичий досуг!
Только и радость, что в кратком соитии
Схватит за что-нибудь друг,
И, промелькнув перед сонной вахтершею,
Дальше, подлец, загудит,
Девку же, слезы рукою отершую,
Он и не вспомнит, поди.
Девки проводят работы малярные
У богатеев одних,
Да аппараты их вестибулярные
Плохо фурычат у них.
Глядь, а одна уж из люльки сорвалася,
Вот и другая за ней.
Девичья жизнь ни за что оборвалася...
Смотрит в окно богатей.
Что ему! Он за рубли за бесчестные
Новых хоть сотню наймет...
Девки крестьянские, девки неместные,
Бедный рабочий народ!
Жито не кошено, Зорька не доена,
Вмертвую пьют женихи,
И второпях над могилкой пристроены
Жалкие эти стихи.
. . .
Вот и новое время явилось, май лав,
Скалит зубки да ладит удавку.
Вам на плечи бросается век-волкодав,
Нам на сдачу оставили шавку.
Сомасштабную нам — до седин пацанам,
Пожилым посетителям титек,
Нашей мелкой трусце, нашим стрюцким штанам,
Нашей власти и нашей элите.
Похитителям слов, повелителям блох,
Попивателям аперитива...
И прожить не смогли, как задумывал Бог,
И, конечно, умрем некрасиво.
|
|
