 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№2, 2007
Алексей Бокарев
БУДЕТ МУЗЫКА
. . .
С.Давыдову
Весна в том году нарастала
стремительно, как по часам.
Чугунный Ильич с пьедестала
спустился и плешь почесал.
Поднял исторически палец
и нам, неразумным, мерзавец,
на винный киоск указал.
Мы были с Семеном довольны
и спорить причин не нашли.
Портвейна похмельные волны
нас быстро по жизни несли.
Явилась откуда-то Лена,
а с ней Вероника одна.
И долго от этого плена
душа оставалась больна.
Так шли наши дни, удаляясь,
но шум в голове перестал.
И пьяный Ильич, матюгаясь,
вернулся на свой пьедестал.
С лицом, почему-то смущенным,
ушла Вероника, за ней —
и Лена. Мы вышли с Семеном
с утра покормить голубей.
И солнце росло за домами,
чтоб мутное небо над нами
хоть чуточку стало ясней.
. . .
Ты уходишь? Иди, не держу
тебя больше. Ну, что же ты, рада?
До порога тебя провожу —
нет, не грустным — бессмысленным взглядом.
Путь свободен. Твой плащ на гвозде
в коридоре. Не хлопая дверью,
уходи. Да, мы больше нигде
не увидимся. Знаешь, теперь я
в это верю, ведь перед тобой
долгий путь по листве облетевшей.
Может быть, в никуда. Только «стой»
я не крикну, листок пожелтевший
перечитывая, торопя
сонный взгляд (обещай мне не сниться!)...
Я от скуки придумал тебя,
но теперь — время комкать страницу.
...Улыбнись, ускользая во тьму.
Я останусь один. Нет, со мною
будет музыка, музыка, му...
И за окнами небо ночное.
. . .
Не Муза — если бы, — но просто блядь
заходит по ночам ко мне, и что мне
поделать, дорогая, как назвать
тебя, когда и имени не помню?
Ни имени, тем паче — черт лица
(художнику — большое упущенье)
не вспомню. Лишь глаза под цвет свинца
являются мне каждое мгновенье,
пока я сплю. Я просыпаюсь и
сажусь за стол. И тут она приходит.
И шепчет мне дурацкие стихи,
бессильною рукой моею водит...
Потом я сплю до вечера и вновь
за дверью жду шагов и, если вижу
ее, то говорю «входите», но в
душе шепчу тихонько «ненавижу!»
ОТРЫВОК
Поезд был похож... не понять на что.
И куда он шел, я не мог постичь:
то ли в никуда, то ли в ад, не то
он стоял на месте. Меня опричь,
ни души в нем не было. Лампы свет,
растворяясь, плыл в море полумглы.
Тот, кто запер наглухо туалет,
постепенно стирал теперь все углы.
Я боялся, что и меня со всем
остальным, как пыль, он легко сотрет.
Лучше быть никем, чем не быть совсем,
лучше мять ногой неокрепший лед.
Лучше ехать вдаль, даже если пуст
навсегда вагон, лучше целовать
на стекле оставленный оттиск уст,
чем твой облик в памяти вызывать.
СЧИТАЛКА
Вышел месяц, вынул ножик,
может, пистолет.
Но иду, иду я все же к
дому — дома нет.
За углом стоят дебилы
из ГПТУ,
иль маньяк с удавкой, или
ты с улыбкой — у
школы (я шепчу «о, Боже!»).
Под ногами — лед...
Раз, два, три, четыре — кто же,
кто меня убьет?
. . .
Последнее время часто
возвращаюсь домой кладбищем.
Высокая чугунная ограда в зарослях кустарника,
вечный нищий у ворот протягивает руку —
я всегда бросаю мелочь
в его вытертую шапку:
опохмелись, милый!
Траурные венки на свежих могилах,
припорошенные снежком глыбы старых памятников,
комья мерзлой глины —
такой пейзаж мне открывается.
Среди надгробий есть одно —
лежит под ним старый доктор.
Здесь лечил он плоть,
а там, должно быть,
врачует душу.
Может, и мою исцелит, думаю я.
И он
согласно кивает мне с портрета,
смотрит добрыми глазами
сквозь толстые линзы очков,
улыбается уголком рта,
мол, скоро свидимся.
. . .
Смерть написана повсюду:
пальцем потным на стекле,
трещинками на посуде,
тонким ногтем на скуле.
На упругих юбок складках,
на червонцах и рублях;
в ученических тетрадках
красным цветом на полях.
В черных лужах рябью зыбкой...
И возможно лишь одно —
прочитать ее с улыбкой:
все, мол, так, как быть должно.
Навсегда запомнить почерк,
содержанье затвердить —
после трех финальных точек
тоже, в общем, можно жить.
Слезы подавить в гортани,
видя, как несут с крыльца
пышно убранный цветами
некрасивый труп отца.
. . .
в окно полоска неба уже
к тому же застлана листвой
что ветром движима к тому же
с утра болею головой
ушли вчерашние подружки
нет сил подняться от подушки
на кухне радио поет
о том что все пройдет
а я не то что бы не верю
ему меня совсем не то
смущает если в эти двери
войдет в потрепанном пальто
и скажет алексей сегодня
и я ему отвечу вот я
как библии любой герой
адам иаков ной
что здесь останется помимо
отсутствия меня (светло
вверху где небо проломило
окно и в комнату вползло)
неужто то же стол и койка
в лицо холодный воздух колко
и радио посмеет спеть
что это вправду смерть
|
|
