|
ТРАНСКРИПЦИИ
№2, 2007
Сона Ван
От переводчика
Она живет в Америке, пишет на родном — на армянском, первую ее книгу «У меня нет имени» соотечественники приняли на ура, ее величаво приветствовала Сильва Капутикян, практически передав лиру: «...я глубоко оценила твой бесспорный дар так по-армянски думать на чужбине и так умело писать». Капутикян выделила в Соне Ван свойское, бытовое обращение с небесным: умение общаться с Христом как с соседом со второго этажа, которого можно пригласить на кухню, и тот приносит к обеду лук.
Это так. Обмирщение сакрального — вещь не новая, а Сону именуют «новой Сафо». Новой во всем. Армяне — самый космополитизированный народ достославного региона, но восточного гиперболизма не избегают. Важнее другое: естественное ощущение времени, которое глубже и дольше исторического. Мировая скорбь, возникшая, мнится, либо одновременно с созданием мира, либо еще до того. Видимо, это и есть «думать по-армянски».
Но мы занимаемся не этнографией, и драгоценные частности местного колорита в стихотворстве нам интересны не как предмет любования чем-то сугубо национальным. Обитая в чужой — прежде всего языковой — среде, поэт чаще всего как раз упирает на нечто корневое, экс-хтоническое. Примеров не счесть.
Об Овидии не говорим, но, скажем, русские поэты в минувшем веке были захлестнуты тотальной ностальгией, даже находясь внутри метрополии: тосковалось по тому, что «мы потеряли». Поэзия выражает современного ей человека — он таков и помимо поэзии. Его точит смутная память Золотого века. У Соны нет излишеств на сей счет. Золотой век детства всплывает сам по себе, а неких, напр., воспоминаний о приятственно проведенной юности в Ереване у нее нет и вряд ли будут: она осваивает мир вокруг себя, сегодняшний, повседневный, передвигаясь то по Монмартру, то по Down-Town у. В ее арсенале много живописи, немало кинематографа (прежде всего монтаж), особое пристрастие к балету, танцу вообще. Это молодая женщина, откровенная в разговоре с собственным телом. Мужчина в ее стихах — тоже не ангел. Восточной покорности не наблюдается. Даже Бог порой удостаивается вспышечного бунта.
Упомянув русских поэтов, я пытаюсь найти нити контекста, в котором армянская муза водит Сону Ван. Но в том-то и дело, что ее контекстуальная современность начинается как минимум с Нарекаци (X—XI вв.) и посему такие вещи, как смешанный размер, ассонансы, аллитерации или внутренняя рифма, можно лишь условно пристегнуть к достижениям XX столетия: все это было, было, было. Аветик Исаакян в переводах Блока — поэт, конечно, европейский, но Блок ценил его именно за свежесть-первозданность. Пожалуй, сочетание этих двух свойств — онтологического парения и вещной непосредственности — успешно наследуется Соной Ван от своих долгожительствующих предшественников.
Я спросил у Соны: можно ли ее рифмовать? Она сказала: можно. Однако сказала так, что я добавил от себя: но осторожно.
В основном и по сути это верлибр. Поскольку автор мыслит верлибром. Там и сям звучащая рифма лишь подтверждает этот способ мышления. Верлибрист не оставляет почти никаких формальных зацепок: звук, ритм, ассоциативная свобода — этого не ухватишь крюком анализа. Интуиция автора провоцирует интуицию переводчика. Ставка на все то же: на совпадение сих интуиций.
Илья Фаликов
СОНА ВАН
. . .
ты...
вторая справа
в четвертом ряду
укради
на мгновенье
ладонь
из возлюбленного кулака
подойди
поднимайся сюда
а теперь...
под небесный раскат
не спеша
топ-моделью
на алтаре
повернись
чтоб толпа
потерявшая веру
лицезрела
роскошные бедра твои
молодчина...
а сейчас
с голубиным смиреньем
поклонись
глубоко-глубоко
чтобы все
подивились на грудь
Надо всем и над всеми
ГОСПОДЬ
оставайся на месте
на том где ты есть
и позволь на сей раз
нам избрать
очередную мать
следующего спасителя
она там
вторая справа
в четвертом ряду
. . .
В последнее время
чтобы спасти Бога
я
прячу под своим подолом
Его
и меня
зовут неверкой
беременной шлюхой...
...все
смотри... не беременна я...
где мои позолоченные чулки
Господи?
как свихнувшийся клоун
кривляясь
хочу танцевать сегодня... для тебя
(а глупых женщин... прости... отец)
ОТКРОВЕНИЯ... ОТКЛАДЫВАЮТСЯ
как чудно светит солнце
изможденный святой
от скуки
повесился
на веревке моей бельевой
справа
от
него
невинно
покачивается моя
ночная рубашка
с большим
вырезом
как чудно светит солнце...
хороший день для стирки
МОЯ МАТЬ В DOWN-TOWN Е
Мать постарела
стала как дитя
я
часто
ей рассказываю сказки
перед сном
в город
беру с собой
в награду
за хорошее поведение
в городе
порой
она
отпуская мою руку
показывает
на витрину
с парафиновыми
ангелами
— это рай
доча...
дабы как-то
сохранить
для матери
этот
парафиновый рай
я спиной
загораживаю
попрошайку
и говорю
— посмотри ма
в лифте вон того
небоскреба
однажды
к нам спустится... Господь
мать ходит
по улицам
Down-Town а
и молится
Богу бедняков
Моя мать
стала худой
и маленькой
и я
иногда
теряю ее
и кричу
мама... мама
и когда
в отчаянье
смолкаю
в пепельно-черном
тумане
городском
вижу
уходящие на небо
отпечатки
ее детских шажков
моя мать стала маленькой
как Бог
ШЛЯПУ... БРАТЬ?
А куда мы, девушки,
попадем, сердешные,
не совсем невинные
и не слишком грешные?
Интересно, девушки,
все-таки какая
будет влажность воздуха
в пригородах рая?
. . .
что-то
из детских воспоминаний
неожиданно
проскользнет по лицу
случайного прохожего
и
вспомню
что-то странное...
из будущего
меня воротит
от нашествия
предумышленной
красоты
нельзя ли
хоть местами поменять
цветaґ
на этой старой
обрыдшей
радуге
когда уйду
напишу тебе
часа через три
как только глаза
привыкнут к темноте
но до того
неужто же нельзя
хоть разочек
что-то
местами
поменять
Перевод И.Фаликова
|
