|
ГОЛОСА
№3, 2007
Анна Кузнецова
БАЛЛАДА
Сходит улица Глухая
третьим домиком на нет,
и у всех, кого я знаю,
дядя Коля был сосед.
Он смотрел из-под ладони,
странно брал под козырек
всякий раз, как местный Пронин
посылал в полет плевок.
Он шагал легко и браво,
левой дергая костыль
и размахивая правой.
Заволакивает пыль
три ступеньки в третий домик —
костылем протюкан пол...
Вялой плоти треугольник —
мама делает укол...
Как он корчится в постели,
как хрипит и просит пить...
Я не знаю, что с ним делать.
Может, плюнуть и забыть?
* * *
Мы в пионерах раз и навсегда
и знаем свое место на линейке.
И смотрят вниз большие города
на гладиолус, вскормленный из лейки.
И смотрят снизу Ленинск и Кузнецк
на поздний свет в московских пирогах.
И бродит спутник вошью в волосах
огромной Вероники. Помнишь нэцкэ,
которые собрал культурный вор,
счастливо миновавший мясорубку?
Его сынишка выносил во двор
любимую — со сталинскою трубкой
толстенный Будда в лотосе сидел,
смотрел на нас с прищуром и подъебкой,
а ты хотел найти его под елкой,
как мира во всем мире ты хотел,
как детский голос распевает вздор,
как мы горды на утренней поверке
принять судьбу от первой пионерки,
благословлявшей каждый полухор...
* * *
В дальнем месте, с которого мы не видны,
пахнет хвоей сквозь долгие сны.
Там всегда аккуратно в сквозящую щель меж годами
заправлена ель.
Дни, распарены светом, впритирку стоят,
пока небо из стирки не взяли назад,
и упрется ближайшей строки поворот в летний сад,
что засунут за ворот ворот, —
прошлогодняя вишня окрепла в кости
под раскидистой тучей над проданной дачей,
где слепая привязанность стонет и плачет,
пока ей не поможет строку перейти
пара слов, что отпали от твердых основ,
в уменьшительных суффиксах тайно ютятся,
тащат хвою в гнездо и настойчиво снятся,
не выходят из снов...
* * *
В каком-то давнем споре, что с пеною в волне
все обращает море то к солнцу, то к луне, —
вдруг брезжила аллея, и высился откос,
и у крыльца алели соцветья мелких роз,
и ты входил без цели, и целью быть не мог,
как в воздухе висели следы твоих сапог,
снимались тенью тряпки, свисающей с перил,
и становилось зябко. Но ты не уходил...
И, наставляя жало то в лоб, то на висок,
пчела в воде мотала вокруг буйка виток.
И все как будто та же, что, засыпая, ты
поймаешь на бумажку и отнесешь в цветы...
* * *
Сирокко кончился. Сироп
волны, упавшей от бессилья.
И мимо окон проносили
байдарку берегом — как гроб,
и металлическая нить
врезалась в свет, проредив тени.
Пространство стопками ступеней
уносит лестница — белить.
Норд-ост. В пальто весна без снов
с письмом проходит по трамваям,
мучительно припоминая
живые формы облаков.
Вдруг уставая и слабея,
присела, едет не туда —
в присочиненные к аллеям без вдохновенья
города.
Отправила — не там, не так:
здесь небо на подкладке ватной,
немецкий ветер аккуратный,
не поднимающий бумаг...
В НЕМЕЦКОМ ОТЕЛЕ В СИДЕ
Пространство сна — вполкомнаты кровать, —
отрезок дня от йогурта до плова,
чужая речь — не могут помешать
за жемчугом ныряющему слову
похитить солнца праздничный накал,
и мокрый след на узком тротуаре,
и сцену: кегельноголовый карл
крадет коралл у пышнобедрой клары...
Подкатывает плоская волна,
срезает ноги, в сторону сдвигает.
Переставая доставать до дна,
визжащий карапуз не понимает,
что нужно правильно дышать всего лишь.
Из детства смотрит, что издалека, —
как ты свободен после сорока,
как ты легко и весело уходишь...
|
