 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№1, 2000
Ефим Ярошевский
БЕССМЕРТНАЯ ПЫЛЬ
РОДОСЛОВНАЯ
Дождь на рассвете...
Наверное, в тиши
уютной, той, покинутой России
(центральной), где в соломенных
дикорастущих крышах
дождь застревает в Муромских лесах...
В Тарусе тоже дождик... лопухи,
развесив уши пупырчатые,
слушают ненастье.
В реке с трудом полощутся лещи,
тяжелые, груженые икрой (и водкой)...
А у окна стоит, вдыхая ветер
и перегар сырого Подмосковья,
Татьяна Леонидовна Петрова,
искусствовед музея народной старины,
преподавательница музыки народов СССР,
любительница Врубеля и Блока,
и Фалька, и Матисса, и Дега...
Случайно и непостижимо-странно
влюбившаяся в сплавщика Дурнаго
Андрея Бенедиктовича, внука
и правнука художника Перова,
однофамильца, чей маленький этюд
совсем случайно
остался средь личного имущества Загряжской
Татьяны Люциановны, хористки,
племянницы великого поэта
со стороны и брата и отца...
ВЕСНА
Этих кранов кровеносных
и сосудистых больных,
Этот мир детей несносных
и засовов потайных
Этих крынок кривотолки,
Эти боровы весны,
Этот рынок, эти елки,
Эти палки, эти сны...
Корабельные причалы
Карамельного песка,
Славных рыбных дней начало,
Колыбельная тоска.
ПОРТРЕТ
Я возвращаюсь в дом старушек Модильяни,
там жил курфюрст Абрам, невежественный перс.
Он в Моцарта играл на пыльном фортепьяне
и пас свою козу на пастбище небес...
Он был молоковоз слепой Кассиопеи,
где старый Зодиак был каждому знаком.
Его ласкал Привоз, его любили феи,
приветствовал собес и уважал райком...
***
...это одесское лето, одесское гетто,
толпа озаренных придурков,
влажная завязь травы и речи,
морской соли и сырого тумана,
косноязычие одесских долгожителей,
рассеянных поэтов, тихих задумчивых сумасшедших,
хитрых шахматистов и расчетливых уличных философов...
утренний кефир и полдневное солнце
над горячим от жизни Привозом,
Молдаванка с покосившимися улицами и древними,
подмытыми артезианскими и фекальными водами дворами,
где долго не гаснут закаты
и на бледных лицах слепых кариатид
ложится к ночи теплая, бессмертная одесская пыль...
сладкий дым и смог загазованных пляжей,
Златы Пяски еще не загаженной Дофиновки,
свежие жабры бычков-гладиаторов,
борющихся с тяжким воздухом моей Отчизны,
моего любимого греческого полиса,
моей старушки-Пальмиры...
Восхитительный запах дерьма и отечества!
Где сливочный ампир и классическое барокко,
цветной торт лепных карнизов
и ломкий бисквит известняка,
дворовые сортиры,
дождик на станции Сортировочная,
мокрые рельсы и тоска переездов.
Где по утрам над Отрадой все еще встает высокое свежее море,
которое пахнет степью и неубитой рыбой,
там не слабеет целебный запашок водорослей и йода.
И в августе на скалах крепчает зловоние мидий, черной и жирной морской травы...
Как память о временах, когда под Одессой, как под сердцем, ходило большое Черное море,
и в турецком чаду кофеен подымался над Ланжероном
жертвенный шашлычный дым...
Где стоял в носу ковыряющий Шая
Городской пейзаж собой освежая.
Где была Одесса, где были мы...
ОПЫТ
...Ночь летает сокровенно
Гриф садится на бордюр
Пьет мыслитель сок Родена
Мальчик гложет конфитюр.
И созвездье Лебедей
Запрягает звезды цугом.
Я снимаю тихий угол
Для артистов и блядей.
А дивчина, карамельки
Лижа спелым языком,
Поправля свои бретельки,
Входит в гости босиком,
Сини глазки опустив,
"Он актив или пассив?" —
Спрашивает и конфетки
Лижет алым язычком.
...Снежный ветер душит ветки,
Церковь падает ничком...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вьюга, вьюга... В эту пору
В огоньке любому вору
Невозможно отказать.
Ночь. Зима... Поземка. Город.
Постовой на мостовой.
Грипп летает над водой.
Лунным ветром диск расколот...
Раскорякой встал покой.
***
...Бог его знает, откуда начнется срастание леса
С гиблым картофелем, будни асфальта — для срама
топь чернослива и холод ключа от квартиры,
дождь из соломы, растущие дети на вырост,
губомарание в спальне чужой, ненароком
встретишь Державина в скуфье и лисьей порфире,
алый кафтан лицеистам на память оставлен.
Репин убогий напишет убийство Ивана
Бог его знает зачем... Разворочены улья Прованса,
там, где зарделось вино, проступает румянец на реях
катится в дымный тоннель золотое кольцо дилижанса
Все там погрязли в грехах —
кто в пенатах,
кто в гипербореях...
***
Любвеобильный ужин, пот неторопливый
и терпеливая рука творца,
что целомудренно ласкает сливы
и ягодицы сына и отца.
Весной, разбрызгивая лужи по газонам,
безумно интересно жить,
и подчиняясь солнцу и озону,
свободой духа дорожить.
Гнев Ахиллеса, ясность Пиросмани,
игра в крокет и тихая возня
в библиотеке, где папирус вянет,
где турки, где резня...
***
Гудит прощальная трава,
Как прибыль сказочного лета.
Картины Ветхого Завета
В корзинах веры и добра.
Гори, распивочный лоток,
Всей яростью весенних красок!
И пуще, пуще разгорайся,
Трамвайной ссоры уголек.
Лети, безудержный трамвай,
Кабриолет пустого лета!..
Пустеет парк. Выносят вето,
Осенних лавок каравай.
1.
Тревогой войны зараженные лица...
Слабость диеты,
детская резвость Миши Блувштейна,
игравшего в шахматы лучше Господа Бога...
заразительность скрипки, юный Спиноза
скрипку себе занозил золотистым смычком).
Папа ругается, зато мама очи возводит и говорит:
"Молодец! Не опозорил седины деда...
Скоро ты станешь совсем человеком, Господи Боже..."
"Исак, ты слышал, что говорит наш сын? Он хочет учиться!
Разве старая Фрейда могла подумать,
Что Господь ему в голову вложит
такие хорошие мысли?"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
2.
Что же мне делать,
если над городом старым, цветным и пахучим
летит с прекрасным ртом невеста Шагала?
Как мне сберечь это небо с цветком в голове,
где зеленая лошадь с глазами младенца
выносит свой круп за пределы картины
и мочится жарко в еврейскую полночь?..
...Сторож в ермолке
читает при свете звезды ароматную тору...
Витебский мальчик
жадно целует нежные груди Рахили
и плачет...
Миша Блувштейн, кандидат в мастера,
изучает теорию чисел...
Ему уже восемь лет.
Скоро ему будет семьдесят...
***
Одесса... Болдино... Тоска.
Халдеи обливают грязью.
В деревне осень. Облака,
Синея, блещут у виска
Над неоглядным безобразьем.
Но есть у праздности предлог:
Перетолочь траву и воду,
Печаль и срам, пасквиль и оду —
И душу в эту непогоду
Швырнуть за горло — за порог!
ВЕСНА-87
...А утром во дворе так тихо лопнет лед
и сыростью ночной подует из сортира,
с окрестных гор и ледяных болот
из плодоовощной квартиры.
Там грезит о тепле холодный зябкий парк,
налитый молоком тумана,
там детское Евангелие Марк
читает людям без обмана...
Пускает в небеса свой маленький кораблик
мой грач двоюродный, троюродный мой зяблик.
Не знаю почему, но в сумерках рассвета
таится ослепительное лето...
И тает лед, и ветка голодает,
и месяц тонкий над землей летает...
И город всхлипнет вдруг, и ослабеет холод,
И скажет мне мой друг, что я красив и молод.
Кругом такая ночь!.. Расслабленная речь,
задумчивая ночь, затопленная печь...
И звезды смотрят вниз в предощущенье чуда,
и неземная речь летит оттуда...
|
|
