 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 2008
Илья Фаликов
ПО ВЕСНЕ
По реке обломок торфа с лиственницей на груди
въехал в жизнь мою ночную — скальный берег впереди.
Торф растает, в море канет, сгинет в дальние края.
На твоем самообмане правда зиждется моя.
Помнишь небо над столицей в 72-м году?
Триумфальной колесницей на резиновом ходу
сердце временно разбилось, ибо все и шло к тому.
Торф горел, леса пылали, небо в грифельном дыму.
Помнишь лунное затменье в 90-м, или, стой,
на год раньше, или на два? Черноморский сон густой,
дым костра, худые тени, сода вспененной волны,
гул далекий, приближенье мандариновой войны.
Что луна, война, разруха, бомбы, беженцы во рву?
Много солнечных затмений я проспал по существу,
мне всегда светило солнце, ибо солнце светит всем,
кроме нескольких народов в сотне солнечных систем.
По причине ледохода или просто по весне
снег ушедшего народа снова падает во мне.
Это туча снеговая набежала, тяжела,
и черемухой осталась на земле, когда ушла.
***
Поэт Ван Вэй,
дожив до наших дней,
ко мне приводит спозаранку
свою камену — китаянку.
Небесных фей
она чудеснее, Ван Вэй!
Она поет как птица,
и ею стоит насладиться.
Поют одни собаки
в моей клоаке.
Глотая ветер лебединый,
латентно исторгая стон,
стою как Минин, закатав чугунные штанины,
и тычу в небеса перстом.
ШИКОТАН
Не отнимут у тебя твои Курилы
пробужденные японские могилы,
дышащие там.
Там, где джунглями зарос дворец микадо,
на крыле несет трескучая цикада
остров Шикотан.
В синих ирисах спасите наши души —
спят без задних ног, раскинутых до суши,
девушки без прав,
по ночам предрасположенные к стону
там, где лошади по берегу крутому
ходят, одичав.
После смены, после шквала, после драки
вернисажем озабочены бараки,
девушки ничьи,
наши музы, и на свежие полотна
смотрят лошади, засовывая в окна
головы свои.
На сыром холсте, до будущего слайда,
за ничейной сайрой ходят до Хоккайдо
наши сейнера.
Спит художник на траве, трава на теле,
на траве роса, — холодные постели
наши северaґ.
Спи, художник, пользой ценного совета
проманкировав. Священных два завета
плохо прочитав,
ты еще до тех высот не подымался,
где суровый самурай читает с Марса
воинский устав.
Смотрят в небо пересчитанные пушки,
рвется сайра из капроновой ловушки,
может быть, китам
синим попусту завидуя, однако
всунул голову в кромешный мрак барака
остров Шикотан.
***
Танцующей походкой
а ля Борис Бугаев
пришел, идя за водкой,
на сходку раздолбаев.
Беседовали нежно,
одна у нас судьба.
Поэзия, конешно,
не танец, а ходьба.
Но, в эту тему въехав,
избегнем кумовства.
Рожая человеков,
лишь женщина права.
Под вешним солнцем тает
родной антисемит,
Державина читает,
трепещет и парит.
Ы
От тебя ничего не начнется, как с буквицы Ы,
ни единого слова,
ни какой-нибудь ижицы, не говоря уж о рцы,
ни ребенка родного.
Ты затырен, как Ы, меж согласными, между собой
несогласными вечно,
за словцо и лицо свое надо платить головой
и походкой беспечной.
...Спит ковыль, кычет выпь, хочет дым умереть молодым,
вьется мысью по древу,
спит бобыль, скачет рысь,
вьется пыль, голодает упырь, зычно требует деву.
Твой салтык невпротык, меркнет высь,
задохнется твой русский язык,
хмырь, не вяжущий лыка.
Рыцарь внятности сник, и к щиту прилипает ярлык:
рыбий глаз вместо Божьего лика.
Лихо выкатив тыщу побед
из татаро-монгольского ига,
слиплись рыночный дрын, дикий бред,
секта дырников и холодрыга.
Недотыкомка, песня твоя
о лирическом антигерое,
альтер эго есть Ы, то есть Я,
неизбывно второе.
Выплеск вымысла? Быть иль не быть?
Чтоб в укрытье по-бабьи повыть,
если Дева Обида обидит?
Выдь на Волгу, на Вытегру выдь.
Что из этого выйдет?
Выйдет бык, драный бок, дырбулщыловский бог,
не марая копыт об изысканный слог,
отвергая салон красоты,
не рыдать и не рыкать,
и пока ты мычишь у сто первой версты,
лишь пустыня и стынь, и привычка смываться в кусты,
как родителям тыкать.
Дай полынное Ы позабыть, как себя самого
в колыбельном корыте,
в бычьей пасти. У дичи, как водится, нет ничего.
Кроме брата на Крите.
ПАМЯТИ ЛУГОВСКОГО. ПОСТСКРИПТУМ
Выйдешь в пустыню — прошел согдианский базар,
Бактрия, Парфия, Будда еще не нашел
лошади белой,
возит которая сутры на всякий пожар-
ный непредвиденный случай, — ни градов, ни сел
в Азии целой.
***
Их пальцы быстро бегают по клаве
в моем анклаве,
в канаве, где лежу как на пляжу,
в затылки эти круглые гляжу.
Компьютерный концерт —
единственно осмысленный концепт.
Поскольку я покудова не овощ,
не облако, сносившее штаны,
мне, чайнику, оказывают помощь
продвинутые пацаны.
Один из них лежал в коляске детской,
когда я в этот старый дом въезжал,
в мою пещеру входит щеголь светский,
чтоб сделать из нее чайковский зал.
О солнца дисков! Эти навороты —
свидельство о славе бытия,
сгодятся мне для жизни и работы
чужие сыновья.
***
Дело в кабеле. В кабеле дело.
Дело в кабеле.
Опустело пространство твое, опустело,
что-то издали попусту пело.
Вдули душу в небесное тело,
влили, вкапали.
А пока все на свете цвело-шелестело,
а точнее, трещало по швам очумело,
разыграли шпионское дело
зорге-абели.
Ну а также кипело военное дело
в Щорсе, в Каппеле.
Телефон барахлит то и дело.
Дело в кабеле.
***
Я блуждал по переулку, где когда-то пил да ел,
с Господом переругался, белым предкам надоел.
Из окна торчала дева, или не было ее,
в глубине двора металось, сохло белое белье.
Был татарин, заводивший BMW или «Москвич»,
я упал ему на бампер, я — строительный кирпич.
Все хотел, чтобы хоромы созидали из меня.
Где вы, папа-мама-тетя? Обошелся без ремня.
Мать родная! Что за дело? Никого и ничего.
С красной горки покатилось крашеное статус-кво.
Тем не менее, мамаша, в мельтешении папаш,
по арбатским переулкам старый шляется апаш.
У него налево морда, у него направо шарф,
у него и плащ распухший. А тащи-ка столько арф!
Ходит-бродит при народе доморощенный оркестр.
Он когда-то всю науку за один сдавал семестр.
Был апрель, и царь молиться шел на красное крыльцо,
солнце в колоколе пело, соколиное яйцо.
***
и предчувствие близкой беды
открывается в русской равнине.
О.Ч.
На дворе снегопад и Чухонцев.
Послечувствие близкой беды.
По следам желтолицых японцев
пешеход оставляет следы.
Поутру инструменты таджиков
составляют оркестр ломовой,
хоровод разноликих языков
в сердце падает вниз головой.
Не застигни меня на работе,
окончательное тире!
Дай отмыться от собственной плоти
тихо-мирно на ранней поре.
Не на сцене, как Дезик Самойлов,
проще — тузик, в канаву упав.
Все одно — самопальное пойло,
гав без повода, буйственный нрав.
Не Мочалов, воздетые руки,
стрелы молний из задранных глаз.
Не про нас эти пышные муки,
к царской ложе протянутый бас.
Легким сердцем, отвергнувшим оный
груз барокко-ампир-рококо,
ежедневно поток пятитонный
вязкой крови прокачан легко.
ПОГОДА СЕЗАННА
Писать, поймав свою погоду, —
мать не пойти похоронить.
Что делается? Год от году
суровеет все та же нить,
все та же линия. Сюзанна!
Я твой. А пару скользких слез
я влил в сухой туман Сезанна
и там растаял, гол и бос.
|
|
