 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№4, 2008
Евгений Карасев
ИЗЛЮБЛЕННЫЙ УГОЛОК
Пух с тополей собирается в невесомые сугробики,
подвижные и чуткие.
Раскатистой дробью
сыплет незнакомая пичуга.
Бросив постылый город,
люблю я в такие места сбегaґть,
где ни одна контора
не вздумает тебя искать.
Вон белеет церковь,
оживающая лишь по праздникам.
Я брожу вокруг храма без цели,
забыв про расчеты, разницу.
Но я оставляю притягательную глухомань:
груз пресловутого долга
или толкает отринутый было калым?..
...Тополиный пух вьется за машиной долго,
похожий на выхлопной дым.
ЕЛИ В ГОРОДЕ
Высаженные в сквере ели
разрослись в целую рощу.
Здесь пахнет грибами, лесной прелью.
Хвойный массив притягивает и артельных выпивох,
и забулдыг-одиночек.
Не дурак тяпнуть и принять на посошок,
я тем не менее
частенько тащусь в городской лесок,
не имея внятного, толкового объяснения.
Что меня тянет: запах лесоповала —
подышать годами лихими, не чувствуя
рядом конвоя?
или сама молодость шалая
далекой бередит струною?
А может, в уголке дичающем
рассчитываю ускользнувший уловить миг?..
...Колет руки, шею осыпающийся
дождь еловых игл.
ОКНО С ЗЕЛЕНЫМ АБАЖУРОМ
Бездомный урка, жулик,
когда в городе неприютно и темно,
я выискиваю приглянувшееся мне окно
с зеленым абажуром.
И греюсь его теплом.
Иногда на занавеске
мелькает тень женщины в платье с вислыми пуговицами.
И я еще более резко
переживаю стылость и сиротство улицы.
Мне кажется, она тоже одна в своих задрапированных стенах,
мучима бессемейностью, никчемностью порхания.
И ощущаю молоточки на висках,
учащенность дыхания.
...Я опрометью взбегаю на высчитанный этаж.
Звоню. И, как на суде Божьем,
выкладываю ей весь непутевый багаж,
нажитый на колдобинах бездорожья.
...Мы пили чай. Ни милицейских сирен,
ни требовательного свистка.
В ночи остались биксы, телки, шкуры.
Меня опьяняли запахи и пустячки мирка
с утешливым зеленым абажуром...
...Владельцы роскошных особняков
со скульптурами в нишах,
дорогих лимузинов, быстроходных лодок,
вы просто жалкие нищие
передо мной, чаевничающим с холода.
Но ваши акции подлетели.
И тут ни при чем фортуны колесо:
это не вы, господа, разбогатели —
я потерял все.
ПЛОТ
Плот одинокий
с пирамидой пустых ящиков
плывет по реке.
На хлипком сооружении сорока
устроилась, точно на коньке.
Неспешная голубая жилка
прорезает луга, чащи.
Пернатая пассажирка
вспорхнула
и вновь опустилась на ящики.
Ворохнулось старое,
казалось, опамятовавшееся
после затянувшегося умопомрачения, —
добраться до скитальца
с ничейной тарою.
И дать тигаля, доверившись течению.
...Придавленный годами, бытом,
смотрю на плот посреди реки.
Как на последнюю биту
при игре в городки.
НЕОЖИДАННОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ
В российской глубинке меня всегда восхищало
удачное решение
далеких зодчих при строительстве церкви
с выбором места.
Божий дом возводили на возвышении,
словно хотели высветлить окрестность.
И в каждой малости мастеров, казалось,
свыше прояснило —
всякая пустяковина была необыкновенно хороша.
А вот в дорогу умельцы богобоязненные
почему-то не вложили ни гроша.
...Разбитая, расхлябанная, она и нынче выглядит,
как после страшного тарарама;
деревья обочь никлы, блёклы.
Старик-богомолец сказал:
— А дорога к храму
и не должна быть легкой.
ПОСЛЕДНЯЯ НИТОЧКА
Треск огня в печи, шум дождя
и тиканье часов настенных
в избе, где я сушу свои жалкие одежки,
напоминают мне, что за ночным окошком
не только тонущая в грязи сельская улица —
Вселенная.
Эти звуки всегда смущали меня схожестью
с голосами далекого космоса.
Они усиливали сирость, одиночество.
Я воспринимал их не отдельными
чувствительными точками —
мозгом костным.
Мне нравилось под убаюкивающую музыку,
как отмантулившему смену,
уходить все дальше и дальше
от людских забот, болей.
Я съел с ближними пуд соли
и знал им цену.
А потому порывал с опостылевшими субчиками
под аккомпанемент погоды ненастной
легко, помешивая угольки в печи.
Я был один в мировой ночи,
недосягаемый и никому неподвластный.
И все-таки кто-то, дорожащий и теми,
с кем я лопал поваренную,
и рубашкой с материнской вытачкой,
живший со мной не в ладу изгой, пария,
страшился,
как бы я не извел последнюю ниточку.
В ПОЛУТЕМНОЙ КОМНАТЕ
В полутемной комнате вглядываюсь в былое —
главное
высматриваю, как стрелок меткий.
Но в прошлом — ничего славного,
ни одной значительной метки.
Да и что есть главное?
Как его выявить, найти?
Может, это товарняк на Балаклаву,
уходивший с шестого пути?
Может, люди,
далеко не родня кровная,
в мороз лютый
приютившие меня под своей кровлей?
А вдруг та встреча в Твери,
на Никольской?
Правда, улица давно переименована
и от чувств угольков не осталось
нисколько.
Только скрипит калитка в заборе
поломанном...
...Огни ночного города смешиваются
и плавно
превращаются в живопись настенную.
Или не было в жизни главного,
или — второстепенного.
ЭКВИВАЛЕНТ
Я накопил соль в костях, камни в почках,
прорву ругательных слов.
И несколько светлых строчек,
уравновесивших чашки весов.
ПРЕДАННОСТЬ
Тихая улочка. День
клонится к вечеру. Речкой подуло.
Длиннущая унылая моя тень
похожа на клоуна на неверных ходулях.
Подумать только! Несчастный скоморох
на костылях своих несуразных
прошкандыбал со мной уйму дорог.
И не возразил ни разу.
Сидя на пеньке, махру смолил,
катился стремглав с откоса.
В точности повторял движенья мои,
как преданный пес безголосый.
...Вот и сейчас балаганный мим
подражает мне в ходьбе несносной.
Но мы не подолгу дружим с ним —
я редко бываю на солнце.
ЗАБЫТОЕ ЧУВСТВО
Узнаю дом старый,
казалось, оставшийся
в невозвратном далеке.
С вырезанными сердечками ставни,
петух на коньке.
Правда, просела завалинка —
сыплет песок, как дуршлаг.
Помните, девчонку, что в белых
валенках
по снегу скрипучему от меня ушла?
Она жила в этом доме.
Вон ее два окна.
...Смотрю список жильцов —
ни одного знакомого,
чужие, не заставляющие ёкать имена.
Выискиваю другие цепляющие меты:
скамейку, калитку с гремучим кольцом...
Я думал, дороги пройдохи отпетого
всё замотали. А вот не всё.
ПЕРЕОЦЕНКА
Не помню, в связи с каким событием радостным
мне подарили часы — механические, настоящие.
И прискучившие кварцевые за ненадобностью
я зашвырнул в дальний ящик.
Спустя года два, а то и более,
сунувшись в запыленный закут,
наткнулся на отщепенцев. И схожее с болью
пережил чувство: идут!..
За окном дожди стегали, снег пуржил,
светлые дни сменяли черные.
А забытая финтифлюшка продолжала служить,
как брошенная, но преданная собачонка.
...Я теперь бывших своих судей
понимаю больше и лучше,
которые слабо верили людям.
И всецело — безделушкам.
|
|
