 |
ГОЛОСА
№1, 2009
Глеб Шульпяков
. . .
гуляет синий огонек
в аллее дачного квартала —
не близок он, и не далек,
горит неярко, вполнакала,
как маячок среди стропил
того, кто прошлой ночью эти
на землю сосны опустил
и звезды по небу разметил;
стучит его больной мелок,
летит в небесное корыто;
он — это маленький глазок
в двери, которая закрыта
. . .
старых лип густая череда,
гнезда в липах словно черепа,
тихо на ветру во тьме стучат —
завтра будет сильный снегопад,
а пока на небе карусель,
плещет в небе стая карасей,
комья по настилу, гром копыт —
я стою, зима во мне летит
. . .
часовую на башне крути, машинист,
карусель, упражняйся в счетах —
я отвечу тебе, что не слишком речист
и негусто в моих закромах;
что живу на земле возле каменных стен
и годами не вижу огня,
но когда он горит, появляется тень —
посмотри, как танцует она
. . .
во мне живет слепой, угрюмый жук;
скрипит в пустой коробке из-под спичек
шершавыми поверхностями штук
хитиновых — и кончиками тычет —
ему со мной не тесно и тепло
годами книгу, набранную брайлем,
читать в кармане старого пальто,
которое давным-давно убрали
. . .
кому-то облако во благо,
кому-то темный переход —
бежит бездомная собака,
как будто кто-то ее ждет —
из чернозема смотрят окна,
горит под окнами закат —
давно повесил бы замок на,
да жалко брошенных щенят
. . .
моя стена молчит внутри
на том конце стены горит
фонарь или окно без штор —
отсюда плохо видно что
я слышу только скрип камней
прижмись ко мне еще плотней
кирпич бормочет кирпичу —
стена молчит и я молчу
ПРАДО
Мясные ряды Рубенса.
Битая птица Гойи, перья испачканы грязью.
Креветки Босха, требуха Брейгеля —
кипят, бурлят в огромных чанах.
Вяленая рыба Эль Греко.
Между прилавков снуют карлы, буффоны.
“Педро Ивановиц Потемки” в меховой шапке.
Крики, конский топот, лязг металла —
все сливается в один базарный грохот.
Только в полотняных рядах Рафаэля тихо —
ветер играет голубым отрезом.
И снова стук, скрежет, брань.
Отрубленное ухо кровоточит на пол.
“Взяли, поднимаем!” — кричит кто-то простуженным голосом.
В небе медленно вырастает силуэт креста.
Все замирает.
В эту бесконечную секунду тишины
слышно, как в пещере потрескивает огонь.
Плеск весла на переправе.
Шелест инкунабулы Иеронима,
и стук прялки.
...На следующий день мы проснулись рано
и целовались в постели, не размыкая веки,
как летучие мыши. Два рисунка —
два наброска на холсте Мадрида.
Картина, которую никто никогда
не увидит.
АПРЕЛЬ
1.
Обычное городское озеро —
круглое, около километра в диаметре.
Лавки, пирсы. Щиты “Не сорить”
и “Берегите лес от пожара”.
Юные мамаши тянут пиво
(коляски припаркованы рядом).
Гудят покрышками велосипеды.
На опушке пикник, музыка:
“Жизнь невозможно... И время ни на миг...”
Слышен смех и стук ракеток.
Раньше я тоже гулял вокруг этого озера.
Пил вино, целовался. На спор
прыгнул с вышки в ледяную воду.
А потом поступил, уехал.
Начал новую жизнь. Сошел с круга.
2.
Сквозь еловые ветки кладбища
я вижу море свежих крестов.
Город мертвых растет, строится.
Постояльцы на “...штейн”, “...ский”, “...берг”.
Реже на “...ов”, “...ев”, “...аев”.
Одинокий полумесяц: “Омар Хайруллин”.
Академики, слесари, все вместе.
“И этот здесь... и этот... и эта” — я
не верю собственным глазам.
А ведь когда-то они гуляли на озере —
в одиночку, парами. С коляской.
Именами некоторых названы улицы.
Площадь — и одна средняя школа.
Но большинство не оставило по себе следа.
3.
Эти люди научили меня всему —
алфавиту, счету, русскому языку;
как держать карандаш и рубанок.
Только один вопрос: зачем? остался без ответа.
А теперь между нами никого, пусто...
“Когда ты уходил... Все звуки во вселенной...” —
Пахнет мясом, пикник в самом разгаре.
Я подхожу ближе, заглядываю в лица.
Говорю: “Ведь мы знакомы!”
Но в ответ они только смеются.
Бренчат на гитаре и запускают змея.
...Когда музыка затихает,
я перехожу на шаг. Перевожу дыхание.
Старый снег хрустит, крошится.
Сердце как сумасшедшее, вот-вот выскочит.
А больше ничего, тихо.
Весенний лес похож на недостроенный собор.
Я слышу запах глины, стружки.
За колоннами блестит узкая речка.
|
|
