 |
ГОЛОСА
№1, 2009
Сергей Николаев
. . .
Тишина... Я, как дворники в садике,
в старых кедах, в замызганном ватнике,
сам из этих, из лишних, непрошеных,
сам, как ящер какой-нибудь древний,
прохожу по безлюдной деревне.
В заколоченных окнах заброшенных
еле теплятся в сумраке запахи
влажной плесени... — Кто-нибудь! Леший
вас возьми!.. Дождь такой, что хоть вешай
над колодцем, над лужами затхлыми
фантастический купол зловещий.
Подберезовики, подосиновики
всюду здесь вдоль гниющих сараев.
Говорю я себе: “Николаев,
ты дошел уже, видно, до клиники!”
Подберезовики, подосиновики...
. . .
Ах, на елке звезда золотая.
Кухня. Гости поют: “Йе-йе-йе!..”
(азиатчина мутит блатная —
под гитару “Гоп-стоп”), оливье.
И какого рожна напороли,
напортачили — вспомнить невмочь!
Вышли — трезвые всё еще что ли? —
в чумовую беззвездную ночь.
Потепление. Лужи. Газоны
зеленеют уже в январе.
На флэту у какой-то Алены
на вино по четыреста рэ
добавляли... Гори оно синим,
красным пламенем наше житье!
И Марина — красавица в мини —
поднимала за счастье мое...
. . .
Как в полутемном выстуженном морге
недвижно мертвой женщины лицо,
забывшей СПИД и дым вчерашних оргий,
так неподвижно время. И крыльцо
больничное лишь это подтверждает —
все с теми же болезнями везут
сюда страдальцев — в сентябре и в мае
рак, язва и какой-нибудь сосуд
злокозненный... В палате пахнет хлоркой.
Рыдает безнадежный инвалид.
и стонет: “Мама, ма...”. Гарсиа Лоркой
я зачитался — что там говорит
о счастье он... — А знаешь ли, Василий,
проходит все и, кажется, сама
Земля пройдет, хотя мы не просили...
Протяжный всхлип. Молчанье. Тишина.
. . .
В подземном переходе скрипка
рыдает так,
как будто все кругом ошибка —
весь этот мрак:
газеты, стены, пассажиры —
они бегут —
у них отличные квартиры,
в кастрюлях суп.
А скрипка вторит: “Пиу-пиу!
Нишкни, замри!”
Не ударяй, дружок, по пиву
в лучах зари.
. . .
Быт несусветный, дикий, азиатский:
на кухне газ и тараканы, и,
нас утешая грубостью и лаской,
чернеет надпись: “В койку — по любви!”
А там еще: “КПРФ — дебилы!..”
и дым в окно из труб районной ТЭЦ.
Но женщина мне шепчет: “Ты — мой милый!..”
Плед шерстяной, трехкомнатный дворец,
и негритянский джаз, и раскладушка
скрипучая, продавленная вся
уже стоит, как девочка-резвушка,
готовая взлететь на небеса!..
|
|
