 |
ГОЛОСА
№1, 2009
Владимир Козлов
ТРУД
Герою нечего сказать.
Ему хватает мало знать.
Герой копает огород.
Он слеп, как крот.
Он штыковой лопаты раб.
Он ее не выбирал.
Он, не умея быть другим,
неумолим.
Он пес, грызущий свою кость.
И будь весь мир и вкривь, и вкось.
Его то голод жрал, то долг,
чтоб он замолк.
Он яму роет под сортир.
И в этот путь в подземный мир,
когда чем глубже, тем страшней,
не взять друзей.
Но вот герой однажды — мертв.
Хотя, казалось бы, так тверд.
И труп его смакует червь:
“зачем? зачем?”
Нет, он не мертв, он только спит.
В нем что-то есть, что говорит,
бесцельно ходит в красоте,
а та — везде.
ЛЮДИ НАРУЖИ И НУТРИ
Из шума выпадешь, из тишины — тоже.
Следишь за собой, но не осторожен.
Глаза мечутся — смотреть бы в душу.
Душа колотится — никак наружу.
Глаза открывают жизнь в буквах.
Душа порхает над незабудкой.
Глядят — то похожи, то непохожи —
люди с разных сторон кожи,
пытаются через нее обняться,
но то наружу, то внутрь кренятся.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ХОРА
Ушел из печали страх.
Певец ищет хор — и поет.
Он слово берет с куста.
И куст еще шире растет.
И видит певец закат,
траву под своей стопой —
каракули их языка
“пой, — шепчут, — пой, пой”.
Певец ищет хор. А в нем
скулят то луна, то слизняк:
“Побудь в языке моем.
Не оставляй меня”.
Певец ищет хор. Тот хор
в цветке, в голове коня:
“Понять меня нелегко.
Не оставляй меня”.
И сам-то певец — никто.
Так, человек, размазня.
Но слово приходит на стон:
“Не отпускай меня”.
Певец ищет хор — и поет.
Ушел из печали страх —
и слово предмет узнает,
целует его в уста.
ЦЕПКИЕ ВЕЩИ
Нет в супермаркете саморезов, нужно ехать на рынок.
Туда я смог бы попасть трамваем, но только в субботу.
Мятые деньги теряются по карманам и достаются с надрывом.
Неглаженые рубашки обнаруживаются перед работой.
Вещи вышли из вод и освоили прямохожденье.
Новые брюки нужно выгуливать, как собаку.
Сотни умных устройств готовы поздравить тебя с днем рожденья.
Правда, потом они зависают или зажевывают бумагу.
Вещи преследуют, будто гипсовый, смертный слепок.
Неверный, предательский, как полет еще не разбитой чашки.
Я чувствую, как ручка чайника, сгорая, чадит напоследок.
И выкипаю — до красного бешенства на сетчатке.
ОХОТНИК НА ОЛЕНЕЙ
Ну вот, я гляжу на тебя в прицел, олень.
Который уж раз, а ты еще цел, олень.
Ну что ж ты стоишь? Сейчас ты умрешь.
Который уж раз. Но как ты хорош.
Я умел тебя брать всегда одной пулей, олень.
И меня потому не взяла ни война, ни чахотка, ни лень.
Я дружил с пареньком, он подался в бега.
Он носил красоту как большие резные рога.
Он о смерти не знал, как не знаешь и ты, олень.
А потом побежал, но куда убежишь, дуралей?
Сейчас отвернешься и тут же забудешь меня.
Его обожали, когда он так просто стоял.
Что он забыл, не вспомнишь и ты, олень.
Ты существо из сплошной, но слепой красоты, олень.
По горам, домам, душам скользя,
от грязи отталкивайся.
Смерть могла быть любой, ты б ее не узнал, олень.
Так кто же из нас с тобой прозябал, олень?
Я всегда себе да, а тебе не судья.
Твоей смертью сегодня пусть буду не я.
|
|
