 |
ГОЛОСА
№2, 2009
Владимир Иванов
ИСТОРИКИ
Сереже Викторову
Кого не били в нежном возрасте, скажи?
Тебя не били? То-то, всех нас били.
Тропа войны ведет за гаражи,
Где надпись та цела, что мы там были.
Закуривай, закашливайся, брат,
Смотри на облака, потом на лужи —
На свой расконсервированный март,
Явившись в нем не мальчиком, но мужем.
Пусть время не колода, но пасьянс —
В любой из дней не заперта калитка,
В любое место... Ихний дилижанс,
И наша рядом тряская кибитка.
На чем пойдем? На нем или на ней?
Иль с бедным Грибоедовым этапом,
С его арбой, вдоль неба и камней
И всадника, снимающего шляпу.
А там вдали... левее Петроград,
Правее Ленинград в своей блокаде,
Где мертвечину граждане едят
И слон живой гуляет в зоосаде...
Бегом назад! Верните гаражи,
Родителей, мотающихся в Польшу,
Пусть, по утрам по “ящику” мужик
Снимает сглаз и изгоняет порчу.
Вернись, необходимая тоска,
Ты — Родина, тебя-то нам и надо,
Привет тебе — знакомая рука —
Все та же к нам казенная прохлада.
Все тот же статистический подход,
А мы сентиментальные статисты,
Сквозь нас Высоцкий пасмурный идет,
И падают из петель декабристы.
КРОСС
Дабы себя бегущего с идущим
Собой сравнить — переходи на шаг.
Вот так... вот так... Ну, как? Намного лучше?
И снова рысью — так вот! так!
РАЗДРАЖЕНИЕ
За целый вечер ни звонка.
Звоню сама: ...два... три гудка...
Четыре... пять...
Ну, неужели трудно взять!
Кому-нибудь: шкафу, дивану... —
Что нет тебя, сказать!
КОЛЯНЫЧ
Памяти художника Кусочкина
У каланчи Коляныч клянчил —
Не клянчил — музицировал,
Его обшарпанный баянчик
То плакал, то вальсировал.
То плакал, то вальсировал —
На слезы провоцировал.
И слезы искренние эти
В монеты превращал мороз,
Они всё капали в беретик,
И стал беретик полон слез.
И стал беретик полон слез,
Коляныч их в трактир унес.
БОМЖ
Забили до смерти по простоте душевной,
Вернее, от избытка простоты,
Не утруждайтесь помощью врачебной,
Верней, ветеринарной. Всё! Кранты!
СТАРОСТЬ
Забыли до смерти.
МАРМЕЛАД
Дмитрию Румянцеву
Давай, как медведи, под шкурой копить
Счастливое сало малинников, пасек...
Чтоб в зиму любую без страха ступить,
Такую прослойку имея в запасе.
Чтоб счастьем питаться и счастьем потеть
Во время невзгоды сквозной и кромешной
И ролики лета крутить и вертеть
Под крышей забвения лиственно-снежной.
* * *
Никуда, никуда, только в наше кино
В деревянной уплыть упаковке,
Загадай, если в Рай, чтобы было дано
Отбывать у Гайдая в массовке.
И мелькать тут и там в широченных штанах,
Пропитавшись особенным цветом,
То с какой-нибудь синенькой книжкой в руках,
То с каким-нибудь красным букетом.
ОДНО
От перемены мест слагаемых...
...так-то, урка! Рыдай!
Понятых с подсадными отправим
в коридор — и запрем
мятым цинком обитую дверь,
раньше можно б в окно
и дворами, дворами, дворами...
но теперь высоко
и решетки, опять же, теперь.
Так что, урка, рыдай,
мы один на один — не стесняйся,
тут стесняться кого?
Будет легче, кому говорю.
Наполняйся слезой,
наполняйся и переполняйся,
словно кадка дождем,
наполняйся, а я покурю.
Или ты покури,
сигареты держи, зажигалку.
Все равно мы одни,
И не просто одни — мы одно,
скажешь: “Урка, рыдай”.
Поменяемся — было бы жалко.
Ты закуришь, а я...
Я попробую все же в окно...
ОДЕЖКА
Вы говорите: “В чем мать родила”,
Я возражаю: “Да где там!” —
Очень одежка на нас подросла,
Поистаскавшись при этом.
ПИСАТЕЛЬ
Увлекшись прощальным письмом,
Позабыл застрелиться,
Настолько важней показался ему речевой оборот,
Что жив до сих пор, и дай Бог ему, как говорится,
Чего-то все пишет и пишет,
Живет и живет.
|
|
