 |
МОНОЛОГИ
№3, 2009
Алексей Алехин
БЕЗ ПРОМЕЖУТКОВ
Медленно отдалите рисунок от лица... и вы увидите объемное изображение.
Инструкция к стереокартинке
Меня так и подмывало вслед за знаменитой тыняновской статьей и одноименной статьей Евгения Рейна, напечатанной пятнадцать с лишним лет назад в самом первом номере «Ариона», озаглавить эти заметки «Промежуток».
Потому как вторичные признаки налицо. Притом — все те же.
«Школы исчезли, течения прекратились закономерно, как будто по команде» (это Тынянов). «Минимум индивидуальных и цеховых поэтических манифестов» (а это уже Дмитрий Бак* о ситуации начала тысячелетия). Заметим наперед, что и в том и в другом случае нам предлагают взглянуть на местность как бы через филологическую лупу (над которой Тынянов откровенно посмеивается): ну как еще приметить движение литературы, если не по череде громогласных заявлений авторов?
«Поэзия отступает», «проза победила», «прозаическая продукция растет» (Тынянов). Достаточно глянуть на сегодняшние лотки, чтоб убедиться в том же. А в больших книжных магазинах (которые в книжном мире — вроде «Перекрестка» или «Пятерочки» в торговле гастрономией) если и обнаружишь поэтическую полку, то главным образом с «классикой», как ее понимает издатель: на букву «А» — Ахматова рядом с Асадовым. Впрочем, и проза — тоже «как ее понимает издатель», с которым автор, сбежав от музы, давно уже вступил в законный брак. И если издательство имеет претензию на элитарность, то и проза попретенциозней, вплоть до полной нечитаемости; а если попроще, то в лучшем случае псевдоисторический детектив, выдаваемый за качественный жанр, а то и прямо дамская попса неглиже. Да поэты уже почти и не считаются писателями — так, недовымершие мастодонты прежнего мира да новонародившиеся уродцы-чудики.
«Читатель... (журналов. — А.А.) тщательно обходит стихи» (Тынянов). Ну, это и комментировать не надо. Хорошо, в наши дни журналы продаются разрезанными. А то так и стояли б на полках, белея девственными прокладками между повестями и «круглыми столами» на темы ненаучной фантастики... Их даже в редких обзорах периодики почти перестали замечать: а обозреватель-то ведь не по своей воле читает, за деньги — мог бы и полистать.
«Сам стих стал любимой темой поэтов». Это уже давно и, в отличие от прочего, совсем не плохо. Это признак того, что поэзия чувствует себя — на своей территории, а стихотворец — не испытывает потребности быть «больше, чем поэт». Примеров сколько угодно. Вот Вера Павлова только что выпустила целый томик избранного «На том берегу речи» с подзаголовком «стихи о поэзии» (на самом деле не только о поэзии, но об искусстве вообще, и еще шире: о творчестве). А Олег Чухонцев уже года два пишет изумительный цикл, являющий собой череду аллюзий к русским стихотворцам прошлого: поэтический диалог, перекинутый через век и два.
«Очень уж приелись вечера поэтов» (Тынянов). Еще как приелись. Эти бесконечные публичные читки, «проекты», «чемпионаты». Расписания и приглашения на них приходится выгребать из приходящей почты лопатой — вместе с рекламой средств для удлинения члена и призывами не пропустить сезонную распродажу в магазине спортивной обуви. Да это и похоже на распродажи: уважающий себя поэт вряд ли станет читать стихи чаще, чем раз-два в год (а лучше — раз в 2-3 года). Занятно, что в числе активных участников замечены и те, кто в 90-е задорней всех смеялся над «эстрадниками» 60-х. А устроителям все мало, и для очередного поэтического сабантуя придумывают уже и вовсе экзотические поводы — то это стихи про крокодилов, то групповое явление поэтов, чьи имена на букву «Ф». Завтра, пожалуй, примутся выдергивать из рядов и собирать в кучки — как когда-то на базаре мелкую подмосковную репку при единственной покрупнее (вместе это походило на желтенькие Юпитер со спутниками) — лысых, рыжих или живущих в квартирах, кончающихся на цифру «7».
Но песок неважная замена овсу: отсутствие внешних «событий», по которым поверхностная критика и окололитературные массовики, опережая филологов с лупой, только и способны судить о поэтической жизнедеятельности, производит на них гнетущее впечатление — даже не промежутка, а пустыни. Культуртрегеры (мне это слово кажется похожим на «штурмбаннфюрер» — и по звучанию, и по смыслу) занервничали. Начались лихорадочные поиски лидера.. То это «новый» Цветков (по сильному моему подозрению, первоначально просто решивший спародировать стихотворца-приятеля и слегка контуженный грянувшим успехом). То спохватятся о Херсонском, который помаленьку печатался почти не замечаемый все эти годы, имея устойчивый круг читателей и уверенно обживая свою боковую, но вполне состоятельную поэтически нишу, — ну, за него я только порадуюсь. А то и вовсе свалившийся с заграничных небес, как инопланетянин, новый гений с фамилией галантерейщика и такой же однообразно блескучей продукцией.
Отсутствие «событий» пытаются подстегнуть премиями — их пруд пруди (тоже, наверное, примета «промежутка»), и всякая премиальная команда дает — «своим». Это не значит, что среди премированных нет достойных. Однако припомним сюда и надежно забытую Мирру Лохвицкую, получившую в свое время Пушкинскую премию чуть ли не дважды, при том что Блок — не получал.
Но залатать проплешину «промежутка» все равно не удается. Потому что рекламные усилия литературных импресарио, заимствованные из арсенала масс-культуры, способны обеспечить успех, но не творческую удачу: как справедливо заметил Михаил Айзенберг, успех и удачу «часто путают, хотя эти мнимые двойники почти несовместимы». Ну а тут даже не путают, а пытаются подменить.
Ощущение промежутка усугубляется поколенческим пробелом.
С первой поэтической генерацией нового времени, всерьез заявившей о себе в 90-е годы, — «поколением 30-летних» и теми, кто рядом с ними, — явные нелады. Дмитрий Тонконогов за последние два года произвел, кажется, полтора стихотворения. Не сильно многим больше написал (или, по крайней мере, опубликовал, да он и сам говорит, что «хватит писать стихи») Максим Амелин, но главное — он очевидно забуксовал и поэтически находится почти на том же месте, что и десятилетием раньше. Глеб Шульпяков набирает по подборке в год, но последний ощутимый рывок совершил, пожалуй, уж года три, если не пять назад: ему все очевидней недостает на стихи времени, отвлекаемого на всякие другие литературные и квазилитературные занятия. А бывает и наоборот: довольно ярко и обещающе начавшая Мария Степанова пишет не только все больше, но и все чаще без достаточного поэтического повода, а заодно и все неряшливей, так что нарочитая небрежность, претендовавшая на особенности стиля, оборачивается уже просто ученическими огрехами, не поддержанными замыслом. Ну а с теми, кто после них, — еще хуже.
С ними сыграло злую шутку одновременное сочетание сразу двух соблазнов. Отчасти небескорыстно, а отчасти просто по недостатку ума культивируемый взрослыми дядями и тетями «молодежный» культ, о котором мне уже доводилось подробно высказываться**.. Плюс иллюзия цеховой самодостаточности Интернета.
«В новой генерации поэтов и прозаиков, — констатирует в уже упомянутом выступлении Дмитрий Бак, — господствует новая, непривычная для тех, кто постарше, «внежурнальная» практика литературного поведения, странным образом объединяющая и графоманов, и тех, кто намерен всерьез посвятить себя литературе» (это я выделил. — А.А.). Под «внежурнальной практикой» он понимает главным образом Интернет, но я бы добавил сюда еще и бесчисленные фестивали, сделавшиеся в молодежной среде чем-то вроде продолжения «онлайна». И проблема тут не столько в вездесущих «графоманах» (хотя, признаться, я не знаю ни одного серьезного поэта без комплексов, кто «вывешивал» бы свои ненапечатанные вещи в Сети, разве что Владимир Строчков — из любви к техническому прогрессу), сколько в тех, кто намерен себя посвятить литературе всерьез, но не испытывает нужды соотнести свое творчество хоть с чем-нибудь в ней существующим и довольствуется интернет-сообществом себе подобных.
«Юноши, обдумывающие житье, — замечает там же Бак, — больше не обивают пороги «толстых» журналов в надежде пробиться в ряды патентованных литераторов. Редакционный самотек исчез прежде всего потому, что для непризнанных талантов открылись иные пути самореализации: камерная известность в одном из бессчетных литсообществ, «вывешивание» своих произведений в Интернете, наконец, издание книг за собственный счет». Ну, положим, молодые стихотворцы в редакции журналов все ж приходят, а редакционный самотек, на горе поэтическим редакторам, все не иссякает, но тенденция подмечена верно. Даже более того: и эти самые изданные (или не изданные, а отправленные во все ту же «сеть») за свой счет незрелые книжки, и развешанные по Интернету подборки целой генерацией новых стихотворцев — включающей и одаренных, и вполне бездарных — и воспринимается ими как полноценное Литсообщество. Как тут не припомнить тыняновское: «самоопределение малых поэтических национальностей стало совершаться на пространстве квартиры», — и много ль разницы, что «квартира» — коммунальная и разнесена по компьютерам на просторы всея Руси?
Беда не в Интернете, а в том, что целое поколение им и ограничивается. Да и там, по моему впечатлению, им в голову не приходит почитать, хотя бы и с экрана, Тютчева, Заболоцкого, Мандельштама или Бродского, не говоря о живущих мастерах. В основном читают и обсуждают друг дружку: эдакое провинциальное лито, поразительным образом принимаемое за современную поэзию.
Не буду скрывать: непосредственным поводом к этой части моих заметок послужил опыт общения с молодыми стихотворцами в мастер-классах в Липках, да и в других местах, а это, за небольшим исключением, все же люди не вовсе бесталанные. Помнится, как-то за ужином коллега по соседнему семинару, Сергей Чупринин, посетовал, что его подопечные из современной поэзии «ничего не читали», и я решил проверить на сей предмет своих. Оказалось — читали! И — много читали! Вот только — всё друг дружку да сверстников из других городов и весей: не просто ровесников, но ровней по пройденному поэтическому пути — если мерять дистанцией Транссибирского пути, то примерно до первого полустанка. Желая проверить впечатление, но не будучи любителем блуждать по Интернету и тем более заглядывать в чужие дневники, пусть даже и выложенные на всеобщее обозрение, я попросил проделать эту скучную работу одного молодого коллегу. Результаты изысканий вполне подтвердили ожидания. Стихотворные опусы сверстников живо кочевали с «блога» на «блог», бурно обсуждались, цитировались и щедро снабжались лестными эпитетами (меня еще в Липках поразила эта легкость превосходных степеней, когда определение «гениально» прилеплялось при взаимных обсуждениях к любому едва наметившемуся поэтическому образу или нерассыпавшейся строке), но ни слова ни об одном из «взрослых» стихотворцев, не говоря уж о тех, кто уже имел неосторожность умереть, — словно они одни на пустыре со своими только что изобретенными велосипедами. Зато обнаружилась прелюбопытная самодельная статья, что-то вроде обзора существующих «толстых» журналов. Любопытна она тем, что всем «толстякам» оценки выставлялись по одному-единственному предмету: печатает или нет и в каком количестве вот этих самых «двадцати-тридцатилетних» (под вторыми имелись в виду «новые» тридцатилетние — только что подобравшиеся к этой возрастной планке). Ну а поскольку, учитывая невысокий уровень нашего лито, печатают немного, то и оценки все довольно посредственные.
Беда однако не только в том, что это общение в отсутствие сколь-нибудь серьезных ориентиров (в предыдущие пару веков молодые стихотворцы, все ж, старались равняться на великих предшественников, а не на Васю с соседнего сайта) выливается в непрерывную игру на понижение. А в том, что стилистически, лексически, по типу мышления все эти бесчисленные опусы на удивление однолики, и по той же самой причине: подлесок всегда одинаков, это зрелые деревья разнятся и по облику, и по высоте. Когда я однажды обратил внимание своих молодых коллег на это обстоятельство, то в ответ услышал что-то вроде «поэтическая молодежная субкультура». Надо ли объяснять, что «субкультура» так же отличается от культуры, как «субпродукты» — от настоящей провизии?
Впрочем, у этой супкультуры, сваренной до полного неразличения вкуса отдельных ингредиентов, есть и свои теоретики-апологеты.. Один провинциальный автор*** прислал в редакцию целую статью (наверное, тоже где-нибудь в Интернете обретается), где приветствовал эти народившиеся «поэтомассы»: «если до сих пор в поэзии действовали преимущественно личности выдающихся одиночек и, как вешки на столбовой дороге, указывали направление развития поэзии, то сегодня мы стоим на пороге и по сути открываем эпоху поэтических масс, которая создает из суммы талантливых индивидуальностей коллективного автора».
Повторять, что масса, как всякое аморфное вещество, всегда и в полном соответствии с законами физики течет под уклон, не стану. А вот что индивидуальности (даже и с признаками дара) в этой массе приметно нивелируются, продемонстрирую хотя бы несколькими примерами, наугад извлеченными из того же Интернета, редакционной почты и из присланных в этом году на рецензирование подборок потенциальных участников липкинского Форума (причем только тех, в ком лично я углядел следы дара Божьего).
Нога тяжела. Грязь везде, всюду слякоть.
Сюда нам подходит
глагол формы «плакать».
Увидеть их вместе обидно до боли.
Из кулинарии: зачем столько соли.
Порядок букв есть зеркало, что отделяет Рим от мира.
Воздушный шарик возвратится пустотой в головке сыра.
И яблоко падет, и маятник качнется,
Заблудится зима, закладка пролистнется.
Это не один — это два разных автора.
Потом он растет, умнеет, изучает устройства чайников и утюгов. Волосы у него темнеют, он ездит в свой Петергоф, он рослый не по годам, и мать за него горда, и у первого из одноклассников у него пробивается борода.
говорят, меня в субботу сняли с окна, я кусалась, царапалась, посылала всех матом, плакала, впрочем, я ничего не помню: была пьяна, и паленая водка лилась в мое горло патокой.
И это тоже два (вернее — две) разных.
Легко — осознать себя русским, простите, интеллигентом,
На улице пыльной под серым снегом,
Когда, извините — так получилось, тошнит от пьяного человека,
Который в лужу выронил документы...
Гуляет нос по проспекту из чугуна отлит
Как у него все просвечивает отрывается все болит
Как он дышать не может качается голова
А луна такая огромная что не умещается в слова
И эти. Причем последний фрагмент принадлежит довольно известной в нашем лито Анне Русс. Я помню ее еще до ее первого появления на «Дебюте»: кто-то привез стихи из Казани, и мы их напечатали. Стихи эти обещали, хотя большая часть присланного явно отдавала инородным жанром: мне объяснили, что автор их поет и сочиняет именно как песни, не то бардовские, не то «русский рок». После мне показывали другие ее подборки, но словесная необязательность песенного жанра в них стала уж вовсе преобладать. А потом я услышал, что, вроде бы, петь перестала и «просто пишет». Так что в прошлом году я с интересом увидел ее в нашем мастер-классе в Липках. Она и правда оказалась умным и чувствующим собеседником. Но стихи, которые привезла, были вот именно такие: молодежно-интернет-среднестатистические. Говорят, она их хорошо читает — я посмотрел одну запись. Ну да, эмоциональным таким речитативом, и ногой притопывает. Но текст в этом представлении играет весьма скромную роль.
В отличие от энтузиастов поэтомасс и молодежной субкультуры, мне это виртуальное лито отчетливо видится болотом. Вязким до чрезвычайности — я буквально вижу, как способные молодые стихотворцы с трудом выдирают из него ноги, то и дело увязая вновь. Одаренному Андрею Егорову понадобилось на моих глазах несколько лет, чтобы выбраться на твердую кочку и вдруг заговорить своим, незаемным и непохожим на интернетмассы голосом — эти его стихи напечатаны в 1-м номере «Ариона» за текущий год. Не знаю, надолго ли хватит ему именно этой интонации: она очевидно исчерпаема, но почти уверен, что в «субкультуру» он уже не вернется. Даже если некоторое время и помолчит.
Так что же у нас на дворе — промежуток?
Но в том-то и соль, что никакого промежутка и при Тынянове не было.
Он ведь и сам писал о том же: «Новый стих — это новое зрение. И рост этих новых явлений происходит только в те промежутки, когда перестает действовать инерция...» И тут же: «по оптическим законам истории» (на деле как раз не истории, а текущего момента — современникам всего трудней следовать инструкции, вынесенной мной в эпиграф) «промежуток... кажется нам тупиком». Хотя до конца Юрий Николаевич, похоже, себе не поверил — или просто оказался в плену очаровательного слова «промежуток» — и в финале, противореча предыдущему, заявил, что из него «нам нужен выход». Выход — из чего?
«Стихов становится все меньше и меньше, и, в сущности, сейчас есть налицо не стихи, а поэты. И это вовсе на так мало, как кажется» — это из самого начала тыняновской статьи.
Стихов и сейчас не так уж мало. Но главное, что на деле всегда и существуют только одиночные поэты, а не школы и направления (очевидно, что без Хлебникова с Маяковским, без Мандельштама и Есенина не останется ни футуризма, ни акмеизма, ни имажинизма: одни только декларации о намерениях). А поэты все на месте. Только это не «новые» поэты, а — старые.
И это тоже неновая история. Вот и совсем не юные Тютчев и Фет творили в «промежуток» — и оценены были лишь на следующем этапе. И Анненский, которого «просмотрели» сходящие на нет символисты. И не эфемерный блеск искусственно зажигаемых поэтических «звезд», а куда чаще подспудная эволюция реальных светил определяет движение поэзии. Так ее действительными событиями в 30-е годы XIX столетия был не шумный выход первой книжки Бенедиктова в 1835-м с растянувшимся на несколько лет всеобщим ликованием, а «Вновь я посетил...» (1835), «Из Пиндемонти» и «Отцы-пустынники...» (оба 1836) Александра Пушкина.
Лицом к лицу лица не увидать, и Тынянов это понимал. «Возможно, что через 20 лет критик скажет о том, что мы Ходасевича недооценили» — признает он по поводу одного из героев своей статьи. Как выяснилось, не через 20, а через все 40, если не через 50. Но сам-то он опознал — по единственной, но великой миниатюре — нового, и главного, Ходасевича. И суть уже близкой по времени новой поэтики «скупого» на стихи, но «веского» Мандельштама тоже разглядел. А всего через два года начнутся и «Столбцы» Заболоцкого. Какой уж тут промежуток!
От нашего времени тоже не останется «школ» (которые Тынянов справедливо отождествляет с «инерцией»: накатанным производством по нехитро составленным рецептам). Останется 2—3, много — 5 сильных поэтов. И все они не вчера начали. Мне думается, что в глазах потомков сегодняшнее поэтическое время предстанет фундаментальным.
Мне хорошо известно снобистское брюзжание по поводу «однообразного» и чуть ли не на поток поставившего стихописание Кушнера. При этом как будто не замечают, что за вычетом «избранных» (которые, если покупают, отчего и не переиздавать?), он выпускает раз в два-три года по тоненькой книжечке, куда меньше, чем, например, Кибиров. Но вовсе не в том дело. Просто он почти единственный, кто имеет немыслимую смелость обнаруживать в окружающем мире гармонию и красоту (я живо представляю себе, как морщится при этих безнадежно устарелых словах физиономия моего оппонента, предпочитающего смаковать фанайловские страшилки). Причем, на беду, — даже в наше ужасное время, чем, может статься, первым об этом времени и запомнится.
А вот и совсем уж «скупой на стихи» Чухонцев. Это о нем один не по возрасту молодящийся медиа-критик кричал мне недавно на целый зал: «мертвый поэт! мертвый!» Боюсь только, сам он не то что мертв, а даже и не родился — как читатель: не читал и не прочел. Кстати, о реальном размере художника — величине всегда определяемой субъективно, на глазок — единственной более-менее объективно говорящей приметой служит мера его воздействия на собратьев по цеху (я не об эпигонах, а о тех, кто почувствовал изменившийся состав поэтической атмосферы). Стихи Чухонцева на этот состав давно и ощутимо влияют — но только раннего Чухонцева. А головокружительную поэтику позднего, того, что в «Фифии» и после, в немногих опубликованных, а большей частью еще неопубликованных стихах, боюсь, ожидает та же участь, что и упомянутого выше Иннокентия Анненского.
Плохо замечен, плохо прочитан — несмотря на обилие публикаций и книг — как раз в наше время складывающий из безукоризненных и парадоксальных коротких притч-этюдов свою философско-лирическую панораму Владимир Салимон. О нем мне уже довелось написать, к той статье и отсылаю****.
Похожий случай с еще меньше замеченным и прочитанным Сергеем Стратановским, примерно на рубеже тысячелетия резко сменившим манеру письма и выработавшим странно-отрывочную, чрезвычайного душевного напряжения и зоркости поэтику, — вот уж действительно подлинно явившееся новое, почти не замеченное любителями новизны.
А многие ли приметили, как радикально изменилась, перешла в иное качество поэзия Веры Павловой? Кажется, только Игорь Шайтанов в своей статье 2005 года*****, позже вошедшей в его книгу «Дело вкуса» (2007). Хотя я и не соглашусь с коллегой, что ее предшествующие стихи были чуть ли не сплошь «проект», но именно он первым разглядел обретенную ею степень лирической — и в филологическом, и в житейском смысле слова — свободы: той невероятной мудрой наивности (последняя, в минувшем году вышедшая, ее книга так и называется: «Мудрая дура»), которую невозможно сымитировать и которая позволяет ей называть любовь — словами.
Я тут нарочно обхожусь без цитат: всякий желающий в состоянии найти их сам в журналах, в книгах, да хоть бы и в Интернете. И, кстати, обнаружит там и другие не менее интересные поэтические события. Например, появившееся после нескольких лет довольно сумбурных и искусственных опытов своим лирическим голосом написанное стихотворение Тимура Кибирова «Впервые ребеночек...» в 1-м номере «Знамени» за нынешний год, не затерявшееся среди других там же им напечатанных «греко- и римско-кафолических» словесных упражнений — я и не переставал верить в этого поэта. А во 2-м номере того же журнала — чудесное стихотворение Алексея Цветкова («Никакого обратно», да еще и «Парадокс Ферми», пожалуй), к счастью, кажется, начинающего остывать к своему уж точно что «проекту».
Причем движение идет не только на «магистральном» направлении. Именно сейчас реальную значимость обрели пролагающие свои боковые, пусть достаточно узкие, но приметные тропы Евгений Карасев и названный уже Борис Херсонский. А впрочем, это лет через 30 будет видно, где именно пролегла «магистраль».
У меня вообще впечатление, что лучшие современные поэты пишут не для современников-сверстников, а для полусовременников: 20-летних — но не теперешних, а тех, какими они станут через 30 лет...
Думаю, Владимир Новиков не ошибся, предсказав все в том же выпуске «L-критики», что «филологический стих» уйдет в землю, сделавшись гумусом для поэзии «дикорастущей, свежей и смелой» нового века. Именно тут-то и обозначился водораздел, за которым поверхностному взгляду может чудиться «промежуток». Именно «филологическая» поэзия, построенная на словесном приеме, который так легко заменяется на иной, создавала иллюзию непрерывного «обновления»: череды «школ» и «поколений». А ведь «ничто так не способствует укреплению снобизма, как частая смена поэтических поколений при одном и том же читателе. Читатель приучается чувствовать себя зрителем в партере; перед ним дефилируют сменяющиеся школы». Это — Мандельштам, и напечатано в том же 1924-м, что и тыняновский «Промежуток».
Мы теперь свидетели органического, без гидропоники, развития поэзии. Той, что создается реально существующими поэтами. И не только в столицах. Назову хоть всегда писавшего сильно (правда, не всегда ровно), а в последние несколько лет не только доказавшего серьезность своей поэтической позиции, но и приметно расширившего ее территорию волгоградца Сергея Васильева, чьи последние стихи можно прочесть в этом же номере «Ариона». Или давно и приметно присутствующего в поэтическом пространстве «наивного метафизика» туляка Алексея Дьячкова, чья непомерно запоздалая первая книжка вот-вот должна увидеть свет. Или тоже первая, но совершенно зрелая, вся распечатанная по журналам книга еще одного настоящего «тридцатилетнего» — не торопившегося с выходом и ни на кого не похожего костромича Владимира Иванова. Она должна выйти раньше, чем этот номер журнала попадет к читателям. И я ведь упомянул лишь самых очевидных.
Так что никаких промежутков — все та же теснота словесного ряда.
________________________________________________________________________________________________
* Д.Бак Сумерки лирической свободы. — В ежегоднике Академии русской современной словесности «L-критика» (2001). Приводимое выступление Бака, да и многие другие, собранные в этом издании по материалам состоявшейся в московском Доме Цветаевой конференции АРС С, теперь, по прошествии некоторого числа лет, представляются очень существенными: они удачно обозначили точку перелома — начало вот этого самого «промежуточного» периода.
** См. «Арион» № 3/2007.
*** Владимир Монахов из Братска.
**** См. «Арион» № 2/2007.
***** Современный эрос, или Обретение голоса. — «Арион» № 4/2005.
|
|
