|
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№2, 2010
Владимир Салимон
ПОКА НЕ ПРИКЛЮЧИТСЯ ЧУДО
* * *
Я не значусь в списке победителей
мотокросса или велогонки,
не стою среди руководителей,
а держусь по мере сил в сторонке.
Вдалеке от генеральной линии,
за сто верст от столбовой дороги
ели на морозе стали синими,
сделались зелеными сороки.
Птицы эти наглые и вздорные
как-то незаметно присмирели.
Постепенно наши мысли черные
на январском солнце просветлели.
* * *
Недаром мой притягивает взгляд
Щегол, на ветке яблони поющий.
Щегол последним покидает сад,
как капитан корабль, ко дну идущий.
При всех регалиях сегодня первый раз
он предстает перед лицом народа.
И тихо слезы катятся из глаз
в решающий момент у морехода.
Окинув взором сад и огород,
он оставляет капитанский мостик.
Из ржавой миски жадно воду пьет.
Расправив крылья, клювом чистит хвостик.
* * *
На себе испытывал влияние
я поэтов всех поочередно,
каждым проходил я испытание,
прежде чем заговорить свободно.
Как же мне не петь с чужого голоса,
слыша пенье Ангелов небесных,
что поют во тьме ночной так горестно,
как лесные птицы в клетках тесных!
* * *
Сложивши ручки, ножки,
сидим мы, как в матрешке.
Во мне — товарищ мой
с кудрявой головой.
Как будто в колыбели
подросшему мальцу,
мне тесно в бренном теле
с собой — лицом к лицу.
* * *
В очередную годовщину смерти
вождя морозы злее стали,
но спит младенец в кружевном конверте,
сопит в атласном одеяле.
Не замечая женщины, склоненной
в клубах тумана над коляской,
не замечая пропасти бездонной
под тонкой ледяною ряской.
Не замечая Ангела, который
уже заносит острый меч свой,
кряхчу, пыхчу я, точно поезд скорый,
достигший станции конечной.
* * *
А.Сергиевскому
Снег идет, шагов не слышно только.
Только где-то тенькает синица.
Очевидно тонкая прослойка
очень-очень скоро истончится.
Будут только галки и вороны
с важностью разгуливать повсюду.
Станут устанавливать законы,
только я их соблюдать не буду.
Я уеду к другу в Вечный город,
где ворон и галок нет в помине.
Чайками там небосвод распорот,
будто чрево сладкой, сочной дыни.
* * *
Ход мыслей изменил мороз
и ложное им задал направленье,
и не растрогало до слез
меня премьер-министра выступленье.
Мое внимание привлек
снегирь пунцовый, на сосне сидящий.
Он как с настойкой пузырек,
графин с наливкой, в шкафчике стоящий.
* * *
Молча я уткнулся носом в глину,
будто я уткнулся в чью-то спину,
будто я уткнулся в спину носом,
будто прихватило нас морозом.
Рядышком со мной в могиле братской
кто прикрыт шинелькою солдатской,
а на ком-то — новый полушубок.
А под снегом — кустик незабудок.
* * *
Не ждущий ничего хорошего
от наших суетных времен,
смотрю на ледяное крошево,
на черный подо льдом газон.
Во льду замерзшие животные.
Они мертвы и холодны,
как будто мамонты голодные,
что не дожили до весны.
* * *
На призыв о помощи, во мраке
прибежал старик с огнетушителем.
Оттого ль так громок лай собаки,
что усилен громкоговорителем?
Или потому что ночью нужно
разговаривать друг с другом шепотом.
Буду улыбаться благодушно,
как большой поэт с огромным опытом.
* * *
Настолько улица кривая,
что я не выберусь отсюда,
в снегу глубоком увязая,
пока не приключится чудо.
Нам все оно необходимо,
как пострадавшим на пожаре,
тем, что в клубах густого дыма
стоят с детьми на тротуаре.
* * *
Небо все иссечено зарницами.
Словно фреска — в трещинах глубоких.
Боги с перекошенными лицами,
как у нищих — жалких и убогих.
Темные, сомнительные личности
спят вповалку на автовокзале,
но у них с героями античности
сходства больше, чем мы полагали.
* * *
Из-за спины у участкового
глядит, слегка кивая носом,
старуха, как змея очковая,
в глаза осинам и березам.
Кто я такой, узнать не терпится
разнообразным божьим тварям.
Собака под ногами вертится,
ворон пугая звонким лаем.
* * *
С трудом я понимаю речь
водопроводчика, но знаю,
что устранит он в кране течь.
Вобьет строитель в землю сваю.
Шахтер, чуть свет придя в забой,
в ход пустит молоток отбойный,
в конце концов промеж собой
бойцы поделят мяч футбольный.
Я к одиночеству привык,
но не хочу прослыть уродом.
Пусть я забыл родной язык,
но не утратил связь с народом.
* * *
Страна ученых и писателей
исчезла с карты политической,
но до сих пор я обитателей
встречаю той земли мифической.
Не нужно открывать америки.
Довольно, чтобы снова встретиться,
очнувшись на скамейке в скверике,
друг в друга молча взглядом впериться.
Узнаем мы по шапке кроличьей,
узнаем по ботинкам войлочным
друг друга — по судьбе невольничьей,
друг друга — по мечтам заоблачным.
* * *
Когда разряды грозовые
перепахали шар земной окрест,
тогда я ощутил впервые
необходимость в перемене мест.
От птиц лесных неотличимы,
во времена, когда мы родились,
с небес спустились херувимы.
А люди тотчас устремились ввысь.
* * *
В саду полным-полно ворон.
Пригоден сад для проживанья.
Хотя вопрос давно решен —
нет формы, нет и содержанья.
Чтоб привести в порядок дом,
должны мы будем потрудиться.
А если дом пустить на слом
и к птицам в сад переселиться?
* * *
От света лампочки, в саду
на тонком проводе висящей,
становится невмоготу,
такой он душу леденящий.
Как будто нынче карантин
объявлен в стенах райбольницы.
Я в отделении — один.
А за окном — щебечут птицы.
* * *
Я владею глиняных козлов
хоть и небольшим, но все же стадом.
Пыль сдуваю с их крутых рогов,
будто с медных труб перед парадом.
Рано утром трубы запоют,
и помчатся танки по брусчатке,
и отдаст последний свой салют
маршал-старичок рукой в перчатке.
Кажется, что он из-под руки
дико озирает поле боя,
мимо проходящие полки,
на трибуне Мавзолея стоя.
* * *
Жаркий день, насколько может жарким
сквозь стекло казаться зимний день.
До того он кажется мне ярким,
что забраться я мечтаю в тень.
Если бы я мог забиться в угол
и возлечь на каменном полу,
но туда вчера сгрузили уголь,
будет он теперь лежать в углу.
Но придут однажды кочегары
и сожгут дотла его в печи.
Мне придут на помощь санитары.
Прибегут медсестры и врачи.
* * *
Снежинки крупные легли
на землю ровными рядами,
как если б Ангелы прошли
по саду тихими шагами.
Бесследно на исходе дня
они во мраке растворились,
лишь воробьи, как ребятня,
по саду в сумерках носились.
* * *
Утро проведем мы в ожидании.
И в конечном счете вспыхнет свет,
станет на приличном расстоянии
виден леса зимнего скелет.
Слово Божье силы не утратило,
но пошло все в мире кувырком —
за стеной защебетало радио
слабеньким ребячьим тенорком.
Может, это зорька пионерская
над страной моей опять взошла,
или это просто птица дерзкая
поутру сдержаться не смогла.
* * *
Поскольку у часовщика
сияет третий глаз во лбу,
похож он на гробовщика,
который видит всех в гробу.
Он с вечностью накоротке.
Он связь времен сумел разъять.
Отвертка у него в руке
нас заставляет трепетать.
Мы слышим скрежет шестерней,
проворных молоточков стук —
ужель из царствия теней
к нам долетает этот звук?
|
