 |
ГОЛОСА
№3, 2010
Борис Романов
ПЕРИЕГЕТ (ОПИСАТЕЛЬ)
Земля летит и ждет аварии.
А ты под старость бережешь
гербарии и лапидарии,
и бестиарии все тож.
И рощ сведенных описания,
как звезд вчера угасших свет,
как блеск Эллады у Павсания
по прозвищу Периегет.
ГОФМАНОВСКИЙ ГОСТЬ
1
Земля, вращаясь, разгоняется,
и время движется быстрей,
как всем пожившим представляется,
ссутуленным от скоростей,
седым и метеозависимым,
не позабывшим век иной
с генералиссимусом, высимым
соседней с Иверской стеной.
В ней до сих пор крюки устроены,
чтоб водружать портрет вождя,
где вдоль Кремля, неупокоены,
все упыри встают, как воины,
под звон октябрьского дождя.
2
Гофмановский гость приходит с громом
в сером габардиновом плаще,
представляясь сталинским наркомом,
зав бюро райкома, управдомом
или власть имеющим вообще.
Я не верю. Неземные власти
выслали нам призрак и намек.
— Здравствуйте, товарищ! — Здрасте, здрасте...
По какой ко мне явились части?
Документ пожалте, ордерок.
Бред серапиона, сериала
о трудах и днях НКВД.
Муза сценариста воспаряла
там, где в протоколах правды мало.
— Где ж ее искать? — Не знаю где!
Правду знали во миру блаженный
Варлаам и вестник Даниил.
Кто тот гость, что ночью приходил?
Кто ему кричал: “Молчи, скаженный”?
Знавший умер, помнивший забыл.
3
Труба в руке героя на коне,
как на носу у Берии пенсне,
поблескивает отрешенно.
Нет, не напишет Гофман о войне.
Грядущий день страшней Наполеона.
А он учитель пенья, он влюблен
и безутешен, имя Амадея
в честь Моцарта приняв, гармонией владея...
Цинноберу пусть достается трон
генералиссимуса, консула, злодея.
4
Надравшийся и на автопилоте
блистательно играющий актер,
лирический безумец и позер —
поэт всегда на взводе и в полете.
А Гофман, безрассудный фантазер,
родился пьян и жил, и в переплете
вы трезвых рассуждений не найдете... —
Непререкаем славы наговор!
Не слушайте завистливых зануд,
глядящих в рот и дышащих в затылок!
...Хотя он от издателей (не врут!)
в презент и принял пятьдесят бутылок
за свой рассказ “Девица Скюдери”,
и выпил их, что тут ни говори.
5
Жить петроградские серапионы умели,
оказавшись везучей собратьев, умней,
и умирали в своей, слава Богу, постели
под улюлю или премии трех степеней.
Их не корят Гумилев, Мандельштам, Заболоцкий...
Ты не судья, постаревший читатель, — молчи!
Разница прозы с поэзией нашей юродской:
поскользнулся на рифме — подхватят тебя палачи.
6
В доску свой
часовой у вагона.
Вологодский конвой.
Абезь. Кладбище. Зона.
Что ж, теперь и глаголь,
костоломная боль, —
сколько хочешь свободы,
и полярных сияний разводы.
И что хочешь кричи
в бесконечной ночи:
— Палачи, палачи, палачи!
Где нетленные кости
и незваные гости,
не ответят тебе ничего,
нет в живых никого, никого, никого.
|
|
