 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№4, 2011
Любовь Чиканова
ЧУЖАЯ ПЕСНЯ
* * *
Бросила шить, машинку задвинула,
Разглядела клеймо завода Калинина.
Вечером вышла одна на прогулочку
И свернула на тихую улочку.
Там фонарики все нехорошие,
Там заборы все перекошены,
Чернота кругом непроглядная,
Точно площадь в праздник парадная.
Там прохожий с похмельными муками,
Словно тень опального Жукова,
Кружит вечером темною улочкой,
Воздух пахнет с пекарни булочкой.
Там звезда загорается ясная,
Там рябина у храма красная,
Там печальная жизнь продолжается,
Не кончается, не кончается.
Разве тьма кругом безфонарная,
Ведь мерцает звезда полярная?
Огоньки мерцают за окнами
Запотевшими, светлыми, мокрыми,
Слышно пение в церковке певчее,
И душа моя, делать ей нечего,
Под рябиной стоит одноногою.
У дороги грустит, над дорогою.
* * *
Что-то вернется, как песня чужая,
Спетая кем-то давно,
И полетят мотыльки, окружая
Свет, как немое кино.
Много бедняжка там Чарли кружится,
Падает, снова бежит.
И под газеткою вряд ли наспится:
Голод и холод не спит.
А за огнями свободно сияют
Город Нью-Йорк и Париж.
Мне же на вате пальто покупают —
Прочный советский крепыш.
Но отчего-то и мне все не спится,
Радио в полночь шипит,
Мышь заскребет, заскрипит половица
В русско-советской глуши.
Темной ли жизни подслушать немного?
Что же меня развезло,
Точно стою у размытой дороги,
Точно всю жизнь не везло.
Только подумать, число-то какое?
Не мотыльки на тот свет
Густо кружат, а бело за рекою,
Падает, падает снег.
* * *
На футбольном поле желтая трава,
Мну ее ботинками — до чего желта!
До чего мертва эта трын-трава,
Что и я сама, точно не жива.
Если только вспомню, так ли было, так,
Что еще советский подлетал пятак,
И бежали школьники — молоды, красны,
А теперь — покойники, дожили до весны.
И бегут они дорожкой поле обогнуть,
Словно плюнуть раз им, молодость вернуть,
В поле выйти и примять желтую траву,
И дышать, и говорить, точно наяву.
Я одна, одна стою в поле трын-трава,
Ничего не говорю — живая голова.
* * *
Два тополя, одна береза.
Стучу, калитку починяю.
Весенний шум, свист тепловоза
За стуком-стуком различаю.
И входит ржавый гвоздь по шляпку,
На холодке кипит работа.
И жизнь поправить по порядку
Как никогда теперь охота.
Благодарю, за то, что дал Ты!
Другим и гвозди отстучали.
Я ж, Господи, сама как дятел,
Стучу назло своей печали!
И вторят мне другие звуки,
Шумят — береза, тополь верхом.
От ветра огрубели руки,
Что думаю, теперь не к спеху.
Годится — верить в постоянство,
Годится — напрягать все жилы.
Пусть шумом полнится пространство,
И жизнью песня, что мы живы.
* * *
Я — по деревянному настилу,
Через рельсы, ноги привели.
Вспомню, раньше разливное пиво
Было здесь, и яблони цвели.
Где-то много лет меня носило,
И теперь как гостья я стою.
Здесь пивнушку ветхую скосило,
Яблони исчезли на корню.
Но везде апрельский воздух свежий,
Я ступаю в угольную пыль,
Тепловоз свистит и воздух режет,
И народ к перрону привалил.
Уезжаете? Ну что же — уезжайте!
Всем добра, счастливого пути!
У вокзалов яблони сажайте,
Будет пениться чему, цвести.
* * *
В окне открытом на стене — Крамского незнакомка,
При свете лампочки — восьмидесятых обстановка,
Цветы — на подоконнике, набeґленная печь,
Жиличка-женщина — не разобрать, о чем там речь.
Высокий тополь у барака, речка, вечер дымный,
Сквозь дымку — призрачной луны на небе обод винный,
На камне — два пропойцы-старика, бутылка красненькой,
Туда-сюда какой-то разговор. Река покрыта ряскою,
Кувшинки закрываются, в заречье купола
На плечи набиваются так, чтобы злость взяла,
На теле синим пламенем с русалками, с цепями:
«Как много пройдено дорог, я землю жрал зубами!»
Но по реке плывет — плевать на вечер и покой! —
Не мертвецов воздушный пароход, а наш — речной!
Плывет, плывет под караоке — свадьба на борту
Поет и пляшет, вышибает песней темноту.
А я гуляю берегом, я вижу все — сама,
Я здесь еще, я здесь еще, я не сошла с ума.
* * *
На дворе стучат об стенку мячик
Пацаны, а из кафе «Лалвар»
Громко музыка летит навстречу,
Но мотив тот все же опоздал.
Клуб закрытый, клумба комбината,
И неподалеку — тополя.
Память, память, что ты мне осветишь,
Как факир сознанье опаля,
Ненадолго яркой вспышкой света?
Здесь под тополями домик был,
Со старухой матерью в нем раньше
Невысокий музыкантик жил.
Он серьезной музыки уроки
Проводил в музшколе, а еще
На трубе играл в печальном марше,
В дождик укрывал ее плащом.
Никого и ничего не стало;
Все другое, только тополя
Стали больше, этого не мало.
Мелкий дождь закапал и пропал.
В день весенний я смотрю на кроны:
Шапки-гнезда вьются в рукавах,
Смоляные галки и вороны,
В клювах веточки, все при делах.
Вижу их стремленье деловое,
Заворожена, и шум живой
Мне милей, чем памяти былое,
Грустной жизни, прошлой, никакой.
* * *
С протянутыми по ветру ветвями,
Как нищая у церкви в божий день,
У окон — яблоня, в окне по пьяни
Врубили музыку, стучатся в дверь.
И много что случается в клоаке,
Когда выходит жизнь из колеи,
Все потому, что люди как собаки.
Что толку, что иконы завели.
Мне грустно думать, точно злую рану
Я зажимаю, знаю — пропаду.
И я, как яблоко, висеть устану,
От тяжести сорвусь и упаду.
Немного синего — на небе сером,
Немного слез, последние цветы.
Где отпевали, точно свадьба пела,
Но песня не набрала высоты.
* * *
В роще воронье, а в переулке
Развезло дорогу, напрочь развезло.
От меня мой ангел отвернулся.
Только и случилось, больше ничего.
Но стоит прощально-голубое
Чисто небо, как хрусталь в шкафах,
Что прекрасен в роще вид разбоя,
А вороны — те же ангелы в садах.
Только и всего, что жизни мало,
Я подумаю и рощею пройду.
А меня прибило, заломало,
Как сирени мокрые по холодку.
* * *
Ритуальных услуг мастер Лёха,
Он штампует надгробья для лохов.
Розы, лилии, много лилий и роз,
Так что сам к ним навечно примерз.
Он хотел, чтоб на кладбище модно
Было пугало ставить свободно.
А лохмотья как листья тогда на ветру
Шелестели б покойнику-дураку.
|
|
