|
АННАЛЫ
№2, 1994
Илья Сельвинский
ИЗ ДНЕВНИКОВ ИЛЬИ СЕЛЬВИНСКОГО
Ни в чем так не раскрывается человек, как в письмах и дневниках. Читая их, знакомые и близкие слышат интонацию голоса, видят позу, жест и выражение глаз автора. А перед читателем, которому он незнаком, вырисовывается его личность во всей своей полноте.
«Если не писать правды — на кой черт тогда дневник» — записал Илья Львович Сельвинский в 1941 году.
В семье поэта хранились дневники (сейчас они переданы в РГАЛИ) начиная с 1933 года — с похода «Челюскина». Затем дневников нет до 1941 года, до начала войны. Думаю, они вообще не велись им в тот период. То были годы, мягко говоря, недневниковые. За 1924—1933 годы сохранилось много писем к жене Берте Яковлевне Сельвинской. В них он весь выплескивался — и, наверное, поэтому потребности в дневнике у него не было.
В сохранившихся записных и телефонных книжках, на страницах перекидных календарей — везде есть записи набежавших мыслей, высказываний различных людей, интересные обороты речи, подмеченные поэтом. В дневниках много эпиграмм (еще неизданных) и стихотворений, в которых кричит боль. Так и была создана синяя тетрадь «Pro domo sua», впервые увидевшая свет только в 1989 году, в худлитовском двухтомнике. Запись хранят множество вариантов старых пьес, поэм и отдельных стихотворений. По дневникам можно проследить и творческую биографию автора — в них низменно присутствуют рабочие планы на данный год.
Есть записи очень насыщенные и по мыслям и по событиям, а есть и другие: пришел такой-то, или — встретил такого-то. В основном записывались события того же дня, но есть и записи-воспоминания.
Множество выписок на самые разные темы: тут и химия, и физика, и биология, и космос, и высказывания философов и деятелей культуры, тут и заметки на исторические темы. Много выдержек из писем читателей.
В этой подборке хотелось познакомить читателя с мыслями Сельвинского и приоткрыть немножко занавес, показав его душевное состояние — «и снова привычное чувство одиночества, угнетенности» — которое он постоянно испытывал, но преодолевал: в 7 часов утра уже за письменным столом. С 1928 года, когда вышел его роман в стихах «Пушторг», началась травля поэта, длившаяся почти до конца его жизни. В своих записках Берта Сельвинская вспоминает: «Утром приходили газеты, Илья в это время сидел уже за письменным столом. Так что я первая просматривала корреспонденцию. Если его в печати ругали, не сразу говорила ему об этом. Только после обеда, когда мы уходили гулять в поле в Переделкине. Мы гуляли долго, он все время рассказывал о своей работе. Я слушала, а в голове стучало: „Надо сказать! Должен же он узнать!“ Но никак не могла решиться прервать его творческого процесса, так как он продолжал работать, гуляя со мной и рассказывая мне. Но... наконец, говорила: „А знаешь, Люшик...“ По этой фразе он уже понимал, что его в очередной раз проработали в газете. Пока мы гуляли и ругали взасос критиков, он отходил, и на другой день утром снова был за своим рабочим столом».
В 1959 году Илья Львович записывает в дневнике: «Как всегда, когда работаешь, настроение поднимается, но в паузах, особенно по ночам, у меня страшная тоска. Звон цепей».
Последняя запись в дневнике от 17 марта 1968 года (22 марта Илья Львович умер): «Огонек № 12. Восемь стихотворений, занявшие всю страницу (идет перечисление напечатанных стихотворений). Портрет в зимней одежде».
Это была и последняя его радость.
Цецилия Воскресенская
Какое счастье быть поэтом! Ну, что бы я сейчас делал в свои 68 лет, будь я юристом, или пушником, или преподавателем? Пенсия — и никаких перспектив, надежд, чаяний. Вся жизнь во внуках? Но у творческого человека нет пенсионного отдыха. Он не знает одряхления. Так и умирает за пером, кистью или клавишем.
Март 1967 года
1941
Власть художника над своими образами ограничена. Больше того — безгранична власть героя над самим автором. Он, герой, может завести его, куда ему угодно. Автор этого сделать не может.
Писатель тогда органичен, когда в том, что он делает, пишет, ищет он ответа на мучающий его вопрос. Политика наша, однако, исключает такую постановку дела. От нас требуют, чтобы при подходе к проблеме мы уже имели бы ее решение и именно в духе того, что сегодня требуется нашему правительству.
Я привык писать ртутью. И когда от меня требуют перехода на чернила — перо становится таким невесомым, что я не в силах удержать его в пальцах.
Я в детстве коллекционировал марки, в юности женщин, в молодости обиды. Сейчас стал коллекционировать человеческие характеры.
Для того, чтобы считаться «идеологически-выдержанным», достаточно отказаться от своих дум и чувств и писать «как принято».
Я никогда не ищу тем: тема меня ищет. Она приходит и говорит: вот я. И я уже не могу ни о чем больше думать, кроме нее. Это как любовь.
Идеальной поэзии нет. Каждая строфа только ублюдок мучительных противоречий и компромиссов. Надо только добиваться того, чтобы компромиссы эти были поэтичны. Совершенной же поэзия становится тогда, когда, войдя в сознание народа, она заучивается, усваивается, становится как бы его собственным — тогда все слова в ней кажутся сложенными идеально и ни одной запятой нельзя в них переставить без того, чтобы это не вызвало бури негодования.
Народ требует от стихов настолько совершенной слитности формы и идеи, что удовлетворить его могут только плохие стихи.
Для советских писателей не существует проблем. В этом их трагедия.
1945
Бессмертье поэта не в том, что стихи его будут нужны людям через полвека. Бессмертье поэта решается не грядущим, а современностью.
1952
Из доклада Булганина:
«Не хватает лака и красок». Красок в искусстве действительно не хватает, но зато лака...
...и снова привычное чувство одиночества, угнетенности, необходимости собрать все нервы в кулак и ждать, работать — работая ждать...
Союз писателей все больше и больше становится организацией, препятствующей развитию литературы. Союз сейчас представляет собой два мира: один — секретариат, составляющий привилегированную касту людей, заботящихся о собственном процветании — и другой — все остальные писатели, ненавидящие секретариат, как когда-то ненавидели РАПП...
Подобно тому, как в периодической системе Менделеева точно указаны места еще неоткрытых элементов, так и в искусстве можно указать характеры, еще неоткрытые в жизни. Но значит ли это, что таких характеров нет в действительности?
Его бездарность настолько велика, что вырастает чуть ли не в дарование со знаком минус.
1958
Человек живет в свое время и в своей литературе.
Литература захвачена полуинтеллигенцией. Эта публика слегка позолочена цивилизацией, но культуру ненавидит, как ненавидит интеллигенцию, которой завидует, как летучая мышь птице.
Но «крот истории роет глубже». Дети культурнее родителей. Через два поколения (если не будет войны) литература невиданно подымется. А пока...
Она иногда говорила в нос на сниженном голосе, что придавало самым простым фразам такую интимность, что замирало сердце, точно говорила многозначительными загадками.
Культура это прошлое, проявившееся в настоящем. Чем глубже это прошлое, тем выше культура.
Японские художники эпохи расцвета несколько раз в течение своей жизни меняли свои имена: они не хотели быть в плену своей славы, которая ограничивает свободу творца.
Новатор это человек, угадывающий новое направление в духовной жизни эпохи, и выражающий новый строй чувств в новых формах искусства.
Самая большая беда на свете — запутаться в своей нравственности так, что уже не можешь разобраться, где в тебе доброе, где злое.
1959
Общество жадно хочет лирики, жарких слез, острой боли... Надо вырыдаться!
Талант — это влюбленность в свое дело. Гениальность — та же любовь, но доведенная до обожания. И в этом нет эгоизма: народу нужен только тот художник, который творит для себя, ни с кем и ни с чем не считаясь.
Я не умею молиться. Поэтому не смог вымолить себе у бога ни славы, ни богатства. Но я не вижу в этом трагедии, ибо знаю, что мог обладать и тем и другим, если бы унизился до того, чтобы посвятить этому жизнь. Нет, цель моя другая: довести до взрыва тот атом гения, который отпущен каждому человеку, в том числе и мне.
Поль Робсон привез в Москву английские, негритянские и еврейские песни. Ему сказали von oben, что еврейских песен петь не стоит, т.к. евреев у нас мало.
— А негров много? — поинтересовался Робсон.
Палиндром:
Аргентина манит негра.
Быть поэтом все равно, что быть горбуном: в солдаты они не годятся — и это уже на всю жизнь.
Что играть нам в кошки-мышки?
Мошкара поперла густо:
Мошки, мушки да малышки
Запершили все искусство.
Где раздобыть запасные нервы? Как в этих условиях работать? «За стол надо садиться холодным» — говорит Чехов. Попробуйте!
1960
Если бы поэзия писала только о любви и ни о чем больше, она все равно владела бы душой... Плохо, что наши поэты пишут о любви и мало и скверно. «Песня песней» написана в незапамятные времена. Никакая луна, даже с обратной стороны, не затмит для меня ни Офелии, ни Гретхен<...>
Гете говорил, что когда кто-нибудь жалуется на «непонятность», «туманность» стихотворения, надо еще посмотреть, в чьей голове туман: у автора или читателя?
Умер Пастернак. Кончилась горькая и гордая жизнь. Теперь начнется радостное его бессмертие.
После того, как Сталин истребил партинтеллигенцию, самым малограмотным слоем нашего общества стали политики.
Пришел Нейгауз и все Пастернаки (Зина, Леня, Стасик, Галя). Потом приехал Эмин с женой. Принес стих<отворение> Бориса «Август». После смерти Пастернака очень жутко читать: «Смерть глядит в лицо свое умершее». Основная идея не ясна, но видимо П. сравнивает себя с Христом и верит в то, что после его сме<рти> наступит преображение («второй Спас»). Так, конечно, и случится, но... нескоро.
Есть люди, которые гордятся тем, что не знают ни одного иностр<анного> языка: в этом по их мнению проявляется их высокий патриотизм. Есть поэты, которые считают себя новаторами, ибо не в силах написать венка сонетов.
Человечество живет в подполье.
Асмус прислал мне статью: «Чтение, как труд и творчество». Мысль правильная, аргументация убедительная, но вряд ли ее напечатают: она, увы, дифференцирует читателя по культуре, а у нас это запрещено. Между тем статья необходима, как воздух.
Борьба полуинтеллигентщины с интеллигенцией, борьба «грамотеев» с культурой — таков сегодняшний период в развитии нашей эстетики.
1961
Спичечная коробка, наполненная веществом солнца, весила бы 20.000 тонн. Не так ли надо писать лирические стихи?
Стены синие, подушки на тахте красные. На зеленой тарелке — лимон. Золотой зубр на секретере. В окне синее море, переходящее в голубизну. Море цвета индиго. Цельное, как панно абстракциониста.
В связи со статьей Мейерхольда вспомнил о Маяковском. За 9 лет знакомства его отношение ко мне менялось. Сначала он называл меня «Тируська-бычок», потом «Белый рояль на золотых ножках» и, наконец, «Великая великорусская литература».
Несмотря на всю гениальность М<аяковского>, у него был узкий взгляд на поэзию. Он не признавал напр<имер> поэзии большой формы с типами и характерами, а также и драматическую поэзию (недаром «Клоп» к «Баня» написаны прозой). Перестал признавать лирику любви. Ему навязали сверху демагогическое представление об эстетике рабочего класса — и он принял его почти без боя.
Конечно, великий художник должен быть выше мелочей жизни, но... прав был Гегель, когда говорил: «никто не может быть выше своего времени настолько, чтобы окончательно выпасть из него». Вот письмо Шаляпина oт ноября 1913 на имя управляющего конторой московских императорских театров:
ЗАЯВЛЕНИЕ
«Находясь на службе в императорских Московских и Петербургских театрах в течение более чем 15 лет, я с великим долготерпением следил за наградами, коими пользуются даже капельдинеры вышеназванных театров; то есть получают ежегодно медали, ордена и прочие регалии, получают эти знаки отличия буквально все; я же, благодаря каким-то темным интригам конторы и других заведующих этим делом, отличия знаков лишен. Не понимаю, за что именно я состою в игнорировании, покорно прошу Ваше Высокородие немедленно представить меня к наградам и выдать мне какой-нибудь орденок за № конторы и приложением печати.
Солист Его Величества Ф.Шаляпин»
Еще о Шаляпине:
«Есть буквы в алфавите и есть знаки в музыке... Но есть интонация вздоха — как написать или начертить эту интонацию? Таких букв нет».
Настоящий драматург осмысливает даже эту интонацию. Это необходимо также поэту. Возьмем самостоятельный звук: «М». До меня в поэзии он не встречался. Но какое в нем разнообразие!
Примеры:
а) Брызнул в горло лунный клинок
По самые никуды... М-м!
(«Улялаевщина»)
б) А ревность? М-м, как эта боль слышна.
(«Сонет»)
в) Я найду ее?
М?
Нет.
(«Алиса»)
У классиков не было потребности в этом звуке, но современники в этом эмоциональном и психологическом отношении ушли дальше.
Горький упрекал Шаляпина в «русском разгильдяйстве». (Любопытно, что с тех пор, как Россией начала править партия рабочего класса — исчез самый термин «разгильдяйство»).
Воспитание назидательностью...
Пушкин воспитывал красотой — это была его программа. Спор с правительством для Пушкина был спор об искусстве. Отсюда вообще начинается политический протест.
Вместо литисследователей нами занимаются судебные следователи.
В рукописи имеются точки, многоточия, восклицательные и вопросительные знаки. Редакция разрешила оставить восклицания, но вопросительные знаки запретила. И действительно: какие могут быть вопросы у советского поэта?
Великим поэтам даже цензура на пользу. Когда цензура потребовала изъятия последней строки в «Борисе Годунове»
«Да здравствует царь Дмитрий Иванович!»
Пушкин заменил ее новой ремаркой:
«Народ безмолвствует».
В этой ремарке весь смысл трагедии. Но смысл этот сам Пушкин понял только благодаря цензуре.
Невежды управляют Россией, и это надолго, как татарское иго. В нашей стране вырос господствующий класс: класс крупной бюрократии. Объединенный в список номенклатурных работников, этот класс владеет всеми средствами производства — индустрией и землей, т. е. тем, чем владели аристократы и буржуа. Власть этой бюрократии, пока она еще молода, юридически не переходит по наследству, но фактически наследуется. Если сын Сталина, мальчишка, был генералом и командовал авиацией Москвы, если зять Хрущева Аджубей уже редактор «Известий» etc, etc, etc — то это такие связи, которые недалеки от закона наследования. И этот класс строит коммунизм? Зачем он ему? Строит потому, что надо что-нибудь делать, потому что сам строй строит этот коммунизм, но бюрократия и в коммунизме не откажется от власти над людьми. И подобно тому, как оказался возможным социализм сталинской монархии, так станет возможным и бюрократический коммунизм. По форме все будет правильно, а по существу...
Приходил Асмус. Настроен очень мрачно. Разговор все о том же: о страшном оскудении нашей гуманитарной культуры в связи с засильем невежественной полуинтеллигенции, захватившей все командные высоты.
Брюсов утверждал, что стихами нужно раскрывать только то, что не в силах сделать проза. Эренбург придерживается этой же мысли. Но поэзия не тень теней, как думал Платон. Она может все, как все может проза, музыка, живопись. Преступно ограничивать жизнь, разбивая ее на секторы поэзии, на сектор прозы, сектор живописи. Подобно разным языкам языки муз могут звучать об одном и том же, но сама прелесть разных языков — тоже жизнь.
«Перо пишет плохо, если в чернильницу не прибавить хотя бы несколько капель собственной крови».
(В.Одоевский)
Сурков согласился быть редактором посмертного сборника стихов Пастернака... Сурков, который травил Пастернака всю жизнь! Что это за люди?!? Что у них в грудной клетке?!?
Чем примитивнее, чем темнее человек, тем больше в нем национального. Шекспир был так же мало англичанином, как Гете немцем, а Пушкин русским. На вершине культуры люди теряют свои парики, шлафроки и лапти.
Если ты поешь в хоре, где все фальшивят, тебе в конце концов не удастся взять ни одной верной ноты.
1962
В «Правде» две полосы посвящены воспеванию свободы. Статья Ю.Францева «Коммунизм и свобода» поворачивает тему со всех сторон, но... обходит вопрос о свободе печати. А без этого — о какой свободе речь?
Нет свободы «вообще». Это абстракционизм в политике. Свобода это прежде всего самочувствие. А именно э-т-o-г-o у нас нет. Цитата из статьи Ю.Францева: «У нас некого подавлять, некого лишать свободы, кроме преступников». Но во-первых подавлять можно не только тюрьмой, но и цензурой, а во-вторых, преступником можно признать любого человека, утверждающего, напр<имер>, что у нас нет свободы печати. И дальше: «...свобода от чего существует в нашей стране? Ответ ясен: это свобода от эксплуатации, свобода от всех видов духовного гнета». Когда, наконец, прекратится у нас лицемерие? Для к-о-г-о написана эта статья? Дураков больше нет.
Нежность украинского языка: «мисяченько», «истыньки». Нежность еврейского овладения русским языком: «Папочка дорогойчик».
Арагон:
«Нет сомнений, что мой литературный язык не был бы тем, что он есть, если бы он не вышел из сюрреализма».
Одно из свидетельств того, что «измы» не только «калечат» поэта, но и формируют в нем какие-то черты индивидуальности, которые остаются на всю жизнь именно как приобретение. (Вспомним Маяковского, который считал нужным «тряхнуть футур-стариной».)
Слова, кончающиеся на «щина», в русском языке всегда выражают презрение или небрежение: деревенщина, засельщина (в былинах), казенщина, пугачевщина (в царское время), в наши дни: кустарщина, махновщина, интеллигентщина, групповщина. Не ясно ли, что слово «женщина», вышедшее из славянского «жено», означало сперва именно презрение и небрежение. Но затем, по мере подъема общей культуры в стране и влияния западной поэзии рыцарских времен, превратилось (единственное!) в слово, окруженное ореолом обаяния. Страсть поднялась до любви.
Смоленщина, тамбовщина — слова не русские: это влияние Украины после революции. «Полтавщина, Киевщина» не имеет у жителей Украины презрительного оттенка.
«Сволочь» от слова «сволачивать». Так на Руси называли дочерей, их будут сволачивать со двора отца на двор свекра, а сыновья останутся дома — это работники!
А.Блок утверждал, что «только настоящий художник в отличие от ремесленника — имеет свой путь в искусство». Но для новатора и этого недостаточно: нужно кроме своего пути еще такой, по которому могли бы пойти другие, т. е. добавить нечто к тому, что было сделано ДО.
Я слишком много написал, чтобы читатель все это мог помнить. Но с другой стороны я написал слишком много, чтобы об этом можно было забыть.
Я был гвоздем, который то били по шляпке, то вытаскивали клещами. Но винтиком я не был никогда.
«Смоленская школа» не видит разницы между великой русской нацией и нацией «великорусской».
Сегодня самый длинный день. Астрономы считают, что с этого дня начинается лето. Значит именно тогда, когда земля находится в самом расцвете сил — время идет на убыль... Грустно... В этом что-то очень человеческое...
Мне всегда странно, когда литературоведы спорят с поэтами по вопросам теории. Литературовед знает только то, что создано поэтами. А поэт создает новое, исходя из старого так, как ему удобно творчески. Это спор евнуха с Дон-Жуаном о женщине.
Римский-Корсаков в одном письме обмолвился фразой: «Косность передовых взглядов». Поразительная точность! Как он предвидел рапповщину! Керженцева, Стецкого, Поспелова.
Поставили скульптора Неизвестного к позорному столбу. Его «Женщина» не женщина, а унитаз, но можно было разговаривать по-другому.
О фразе: «Я не понимаю джаза!» — воскликнул X. «Я крестьянин, люблю русские песни. А это идет от негров».
(См. Белинский о «китаизме»: «Не признавать нерусское только потому, что оно не русское — это китаизм».)
1963
Заметки о Маяковском. «Я уже пишу:
Луна,
Балкон,
Она и
Он,
а все равно говорят, что непонятно».
1964
В.Зеленченков защищает диплом.
Долматовский резко против. Он прав: З. бездарен как кастрюля и никогда поэтом не станет. Но человек 6 лет учился, семейный человек, народный учитель. Зачем его травмировать. Я поехал в Москву для защиты Зеленченкова.
Шкловский рассказал об одном выражении Маяковского: «Кто хорошо настроен, тот плохо информирован».
И это сказал человек, написавший «Хорошо»...
Самое пагубное, что могло быть в литературе, это административная власть одного писателя над творчеством других (Грибачев, Прокофьев). В сущности это отрицание права писателя на свое видение мира, на свой стиль. Уравнение с тысячью неизвестных.
Что такое поэзия? Если вы дадите ей какое-нибудь определение, я тут же напишу стихи, которые совершенно не будут соответствовать вашей формуле. Вот что такое поэзия.
У поэта, как и у актера, должно быть личное обаяние. Если его нет, самые лучшие, самые совершенные стихи не затронут сердца читателя.
Мощность и массивность стиля в молодости переходит в прозрачность к старости. Это как бы конус, поставленный на вершину: все держится на одной точке.
Поэты 20-х годов явили миру новый тип поэтов, который сочетает интимную лирику своей души с эпическим лиризмом народного духа.
Условный рефлекс в поэзии.
Однажды, работая над стихами в д<оме> т<ворчества> «Голицино», не мог я найти рифму. Голова болела. Вышел на улицу, пошел в лес. Когда показалась дуплистая береза, я вдруг нашел свою рифму. На следующий день, когда мне понадобилась рифма, я уже сознательно направился к березе и снова нашел рифму. С тех пор, когда бы я ни приходил к березе, всегда находил у ее корней рифму, точно драгоценный гриб. Хотел увезти березу в Москву и поставить в кабинете, как рождественскую елку, но... не хватило организационного таланта.
1965
Без аромата цветики,
А ягоды без вкуса,
Политика без этики,
Без совести искусство.
Форма это не одежда, а тело искусства.
В конце концов тело и есть душа.
Лучше абсолютная безвкусица, чем абсолютная вкусовщина.
Поцелуйные звуки конского шага по болоту.
После Блока нельзя читать Бунина: он кажется слишком приземленным. Но после Бунина нельзя читать Блока: слишком абстрактен и надуман. Так после Маяковского невозможен Пастернак, а после Пастернака Маяковский. Каждый большой поэт создает свой мир, рядом с которым все другие миры представляются планетами с совершенно другой атмосферой.
Наше идеологическое руководство наивно уверено в том, что если запретить людям выступать по той или иной проблеме, то проблема эта... тем самым снимается. Нельзя говорить о разрушении сельск<ого> хоз<яйства> — значит не будет и этой разрухи. Перестаньте писать о культе личности, о лагерях. Теперь, когда государство так рьяно взялось за литературу, что, осыпая ее орденами и премиями, выдвигает второсортных писак, карьеристов, проходимцев — хорошо бы, чтоб черт возьми, организовать кружок любителей искусства. И чтобы там по-настоящему...
Получил от редактора «Вопросы лит<ерату>ры» просьбу ответить на анкету. Вопросы крупные. «Чего вы ждете от IV съезда писателей?» Я бы ответил: «Ничего особенного. Будет то же, что и всегда: с трибуны одно, в кулуарах другое. Так было при Сталине, так при Хрущеве, так будет до тех пор, пока политика будет подменять правду». Ответил БЫ.
Когда человечество начинало учиться языку, первыми, кто стал говорить бегло, были гении. Потом к ним подтянулись таланты. Затем весь народ. Сейчас то же наблюдается в поэзии. Писали гении, потом таланты. Теперь пишут все. Что же будет дальше?
Всяк пляшет, да не так, как скоморох.
В 20 л<ет> она была хорошенькой, в 30 у нее в лице появилась мысль и она стала, как говорится, «интересной», но в красавицу она расцвела только к 40. Может быть потому, что в ней проявилась личность.
1966
«Некоторые ученые пробовали разрабатывать логические языки, свободные от неопределенности и дефектов всех существующих языков. Этот язык непригоден для стихов и любовных писем. М<ожет> б<ыть> со временем будут существовать два языка — один для мышления, другой для чувств». (Кларк)
Но «птичий язык» ученых, состоящий из сплошной условной терминологии — разве не есть уже такой язык? Декарт вообще мечтал заменить ч<еловече>ский язык математическими формулами.
Каждому человеку нужна драма. Если ее нет, он выдумает ее.
«Знамя» просит «Гаральда и Кристину». Но... возьмет ли? Кожевников страшная ханжа. Он боится даже нижней юбки.
Был у редактора «Искусства» — Маликова. Я, конечно, предполагал, что М. что-нибудь добавит к словам директора, какую-нибудь новую претензию, не такую глупую. Действительно: главный заявил: нельзя напечатать не потому, что трагедия в стихах, а потому, что стихи плохие. «Мне они не нравятся».
— Никому об этом не говорите! — сказал я. — Вас просто высмеют: — Маликов считает Илью Сельвинского плохим поэтом.
— Знаете что! Давайте без авторитетов!
— Вам легко это сказать — у вас авторитета нет, а куда я дену свой?
Русская поэзия именно рвалась к читателю, жаждала интимности с его душой. В этом особая стать нашей литературы, ее народность и поэтому ее величие.
1967
Лермонтов:
«Творец из лучшего эфира
Соткал живые струны их».
Существование эфира впоследствии отрицалось наукой. И что же? Научный термин превратился в метафору и сила этих строк осталась той же. Наука не в силах убить поэзию.
И эпос и драма — это в конце концов только лирика, выраженная не прямо от первого лица, а путем столкновения самых различных персонажей.
Сюжет направляет интерес читателя.
«Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти». (Спиноза)
Не «свободный», а «молодой». Нельзя не думать о последней станции, к которой подходит твой поезд: пора укладывать чемоданы.
Русский язык: на севере говорят «ухват», на юге «рогач». Здесь проявились два темперамента: северный (действенный — «ухватывать») и южный (созерцательный) — «рога».
Редакторы несомненно люди больные — обязательно нужно что-нибудь исправить.
С просьбой о предисловии к книжке «Рига — Москва» прислал мне письмо известный латышский поэт Анатоль Имерманис. Книжка написана по-русски: из любви к русской женщине латышский поэт перешел с родного языка на чужой. Да, любовь все-таки существует! Это огромно! Надо понимать — что значит для поэта язык...
Счастье — это умение жить надеждой. Само же осуществление надежды счастья не дает. Оно всегда в чем-то разочаровывает.
Мы должны быть счастливы каждую минуту, ибо настоящая беда еще впереди.
Оргвыводы изд<ательст>ва «Московский рабочий»: «Ввиду того, что мы издательство партийное, мы не можем печатать спорные произведения, поэтому из книги следует убрать все стихи о бессмертии».
Еще одна несусветная пошлость!
«Я не жалею о том, что умираю, — сказал перед смертью Пастернак. — Пошлость у нас и пошлость у них...»
Нравственное влияние.
1) Искусства на общество.
2) Искусство не подражание природе и не иллюстрация мировоззрения, а претворение действительности в идеал.
3) Наука имеет дело с мировоззрением, искусство с мироощущением. Но где-то на вершине познания они переходят друг в друга.
4) Стиль — это мировоззрение, отраженное в форме. Сам художник может об этом не догадываться. Т<аким> о<бразом> новое содержание еще не делает из него новатора. Если он новатор исключительно в содержании, то совершенно безразлично, выражено оно в искусстве или в публицистике. Таким новатором был Герцен, но он при блестящем своем слоге мог быть и беллетристом.
Вера Острогорская рассказывала, что Люсичевский созвал редакторов и объявил: «Писатель не должен ничего знать о цензуре. Если цензор что-нибудь срежет или потребует кое-каких исправлений, редактор обязан сказать писателю: "Знаете... я много думал над этим местом и пришел к глубокому убеждению, что его надо вычеркнуть". Если же кто-нибудь из вас сошлется на цензуру, он будет немедленно уволен».
1968
Искусство вообще, а поэзия в особенности глубоко национальны. Но это национальность духа, а не внешней формы. Россия не в кустарной игрушке.
Чем национальнее искусство, тем больше его интернациональное значение.
Мы любим Париж не потому, что он похож на Москву, а потому, что ни на кого не похож, потому что он кристаллизация галльского духа *.
* Запись от 4 марта — за 18 дней до смерти. — Примеч. публикатора.
Поэт со всей полнотой должен выразить себя самого — тогда он нужен всем, ибо в нем проступает эпоха.
Подготовка рукописи и публикация Ц.Воскресенской
|
