 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 1994
Михаил Синельников
ВОЗДУХ АЗИИ
ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ
Москва, столица равнодушия,
Ты далеко... В ночном Бишкеке
Рев перелетных птиц я слушаю,
Неиссякающие реки.
Поток тревоги, плеска, клекота,
Соборности, восторга, страсти...
Кто с парка рубище совлек это?
Как много птиц единой масти!
Какая странная, двоякая,
Двойная жизнь от года к году!
Крича, перекликаясь, крякая,
Народ готовится к исходу.
Деревья замерли менорами,
Спросонья где-то плачут дети.
И город переименованный
Дрожит и зябнет на рассвете.
Воспоминаньем детским мучая,
Неистощимы и могучи,
Куда-то черные, сыпучие,
Орущие стремятся тучи.
Уходят, осыпая перьями,
И листопад, и первый иней,
С окраин рухнувшей империи
В неугасимые пустыни.
БЕЖЕНЦЫ
Средь беженцев не видно Иисуса.
Велеречив премудрый Соломон,
Лицо Давида смуглое безусо,
Свою звезду на шее носит он.
Мерещится, когда ватагой всею
Из-за стола прощального встают,
Суровое подобье Моисея,
Самсон, Иаков, несколько Иуд.
Средь этих лиц — Юдифи лик орлиный,
Эсфири нежный сумеречный свет,
Заломленные руки Магдалины,
Рахиль и Лия. Лишь Марии нет.
РЕМБРАНДТ. «ДАНАЯ»
В городе, где за тарелку супа
Пиршество на вывеске писали,
Золото, отвешенное скупо,
В сумраке повисло, как в подвале.
На границе затеми и теми,
На слиянье сна и сонной яви,
Зыблется расплавленное время,
Забродило желтое «манави».
Ждут суда заложники в Иране,
Молится генсек в Афганистане,
Созревает заговор в Багдаде.
Золото клокочет в исступленье,
Вязью очертя твои колени,
Воздухом лучистым губы гладя.
Золото устанет пить Даная,
Родина окликнет ледяная,
Жаркий день припомнится едва ли.
Но зрачок влюбленно-удивленный,
Золотом волнистым заслоненный,
Волос золотой на покрывале...
1980, Тбилиси
ПОРФИРИЙ
Горы в тюле лиловом дыма,
Беспризорного ветра свист.
И Порфирий, проконсул Рима,
Спит в гостинице «Интурист».
Все с похмелья ему не мило,
Словно кесарь возник во сне.
Вот и солнце взошло уныло
В застекленной голубизне.
А вчера на подмостках театра
Ветеранам вручал венки.
Улыбалась ему Клеопатра,
Аплодировали царьки.
Были храмы, торги, ремесла,
Государственный интерес...
За эфесской гетерой послан
Прокуратора «мерседес».
Патриархи сидят в папахах,
И доносчики чинно ждут.
Предстоящего пира запах
Пробивается там и тут.
Нынче дань принесут аулы...
Прямо в душу из красной мглы
Хмуро кесарь глядит сутулый,
Чью-то печень клюют орлы.
* * *
Где, империя, твой упадок?
Быстро все поросло травой.
Будь ты проклята!.. Но как сладок
Иссушающий воздух твой!
Лишь вчера проходил, как хозяин,
Вольнодышащий твой человек...
Где удушье твоих окраин,
Необъятная не навек?
Воздух Азии с пылью, с астмой
Ветром в сторону отнесен,
С вязью сабельно-сладострастной
Прорезающихся письмен.
СЕМИРЕЧЬЕ
Ржавое, седое Семиречье,
Где, как жизнь, тягуче-тяжело
В женщинах покорное, овечье,
Умиротворенное тепло.
Словно крылья сломленные птичьи,
Длинных платьев льются рукава.
Пленных ликов нежное величье
Осенила неба синева.
Как пустыня тянется к пустыне,
Эти лица сблизиться хотят.
И столпами сходит воздух синий
На страну скитаний и утрат.
На страну, которой нет предела,
И в зарю вливается заря,
На страну, где время пролетело,
Иссушая души и моря.
С жаждою ее неутолимой
Я стою в пустыне, глядя вслед
Поездам, всегда спешащим мимо
Безглагольных горестей и лет.
СПЕЛЕОЛОГ
Подземный мир глубок и гулко-долог,
Закрыв глаза, додумывая путь,
Набраться духу должен спелеолог
И в темноту из темноты нырнуть.
Есть миг один, что черноты чернее,
Журчат водой незримой желоба.
Возврата нет. Здесь нужно плыть под нею...
В дым очертаний выведет судьба.
Отца и мать, виденья детства, бредни
И наважденья призабытых лет,
Всю эту жизнь увидеть в миг последний
И выбежать на тот иль этот свет!
И, не страшась, что прошлое обрушу,
Лишь ты одна, бестрепетно-смела,
Ты в жизнь мою, в темнеющую душу,
Как в озеро подземное сошла.
СОНЕТ ПЕРЕВОДЧИКА
Перевожу камчатского Сальери.
Мне по сердцу работа, по плечу,
Я прячу мелос, как змею в портьере,
Здесь удлиню, а там укорочу.
Покойный Моцарт не в его манере
И с потрохами выдан палачу,
Он горько соболезнует потере...
Предпочитаю Моцарта, молчу.
Я — бог и самодержец в этой сфере,
Я глух и нем и безучастен к вере,
Нанизываю бисер на парчу.
Свободен я от лжи по крайней мере.
И, делая Бетховеном Сальери,
За истину я музыкой плачу.
ЕВРОПА
От Иисуса до радиотелескопа
Несколько посветлело, а может быть стало черней.
Это — Европа.
Только черпни из раскопа
Почву истории в хитросплетеньях червей.
Небо — угас голос его журавлиный.
Вот и в музее — тлеют шелка.
Моль облетает за ризами кринолины,
И в нафталине — форма штурмовика.
Впрочем, я знаю — столетия не виноваты.
Брызги купели, капли кислотной росы...
В Эрфуртском старом соборе — клочья розовой каменной ваты
В утренние часы,
В сумеречные часы.
САРАЕВО
Кричит молитву муэдзин,
И голубь медленно садится.
Аллах! Неужто он един?
Темна султанская темница.
Уже легла сырая мгла
На партизанские дороги.
Ударили в колокола,
Блеснули свечи в синагоге.
И только летопись моста
Нетороплива и струиста.
У перекрестка пустота
Стоит, как выстрел гимназиста.
ЦЕЙЛОН
Цепенея, исходит звоном
Тишина.
Вся вселенная над Цейлоном
Зажжена.
Все течет, лепеча, стрекочет,
Разлита,
Словно выговориться хочет
Чернота.
От сапфира и до сапфира —
Море лет.
Ты стоишь посредине мира,
Смерти нет.
Мир умельцами-мудрецами
Смастерен,
В ночь выталкивает зубцами
Шестерен.
Ночью кобра вздремнет на подушке,
Вылив яд,
Или лающие лягушки
Налетят.
Но незримого метронома
Ровный ход
Говорит: наконец ты дома,
Все пройдет.
Эти хлопья живого пепла —
Как любовь,
И душа, что почти ослепла,
Видит вновь.
ОТЕЛЬ «БРИСТОЛЬ»
Снятся в нем перепончатокрылые духи,
Эти выползшие из трясины старухи
С пузырями на жабьих губах...
Он пропитан, пропах
Старым Индокитаем, бессонницей, пылью,
Благовонной какой-то недоброю гнилью,
Крысой, спать не дававшей всю ночь...
Весь — больной,
Здесь доволен ты жизнию жалкой.
Погонявшись за крысой с бамбуковой палкой,
Путешественник, знай,
Что записан стеной
Разговор о Мане и Ренане на смеси
Аннамитского с нижегородским, и в стрессе
Этот строгий Ханой.
Откровенничал с этим двурушником Кханем...
И глядят из угла
Телефоны пудовые с хриплым дыханьем
Местной госбезопасности.
Липкая мгла.
Раздирая скрежещущие жалюзи,
Выйдешь ты на балкон и увидишь — в грязи
Пробудились летучие рикши и кули,
Тянут руки к тебе в набегающем гуле.
Эти люди — в беде.
Если спустишься к ним...
О прохожем проведав,
Церемонное треньканье велосипедов
Обтечет отовсюду, обступит везде.
Год назад здесь лежали на улицах трупы,
Но прошла перестройка. Преступные группы.
Много риса, товаров...
Но кто ты и где?
Дым харчевни... И нищего гонят взашей,
Дети в карты играют,
И в черном крестьянки
С узких плеч опускают узлы и вязанки,
Чтобы парами сесть и вычесывать вшей.
МАРУСЯ
Я отрезан от Азии злой,
От возлюбленной пыли и грязи...
С этой мерзлой землей,
Нет, не чувствую связи.
Эти рощи берез
Не заменят цветенье урюка.
Разве впрямь и всерьез
Эта рознь и разлука?
Я державу любил,
Чьи, струясь отдаленно,
Мой скитальческий пыл
Осеняли незримо знамена.
Тяжело, тяжело.
Все ушло, утекло бестолково...
И в степи проросло
Только русское слово.
Существо в парандже
В зачаженном улусе
Все забыло уже,
Только знает,
Что звали:
Маруся!
|
|
