 |
ГОЛОСА
№3, 1994
Евгений Рейн
Из поэмы «МИЛАНСКИЙ СОБОР»
Тридцать лет миновало, а куда — непонятно,
Их пространство вобрало или время вернуло обратно.
Может, попросту ссыпались с черной небесной лопаты,
Или ими насытились Овн, Скорпион и Плеяды.
Это старые строки. Но здесь они больше уместны,
Пробежали все сроки, и договор выполнен честно.
Наше время ушло, а взамен седина и руины.
Впрочем, стоит подумать, что мы не прошли середины,
Потому что еще то, что было, нас держит за души,
С нами ест, с нами пьет и скулит, разбивая баклуши,
Ночью вводит морфин, подает утром кофе-эспрессо.
Поглядим, поглядим, чем кончается долгая пьеса.
Все случается вдруг и ложится на дно, как подлодка,
Это бред и недуг — отойди, позабудься, подлюга.
Не уходит, стоит, точно Гамлет-отец в Эльсиноре.
Ну, а если уйдет, я его задержу в коридоре.
«Что, оставил меня? Без тебя я ничто, я — туманность.
Отпусти, говорю. Знаю я твою хитрость и жадность.
Мне пора в небеса, превратиться в великое зеро.
Ну, еще полчаса, полчаса проведу у барьера».
Мой барьер — это ты. Ты, Италия, в пасмурном блеске,
Я к тебе подходил тридцать лет, как указано в пьеске.
И теперь, и теперь ты лежишь, сапожок, подо мною,
Или сам я стою под твоей золотою стеною.
Как твои корабли, поезда и воздушные трассы,
Я вблизи и вдали тебя с римской увижу террасы.
Вот Сан-Марко стоит, бьет в Венеции полдень чугунно,
Свет твоих жемчугов — проливает свой ливень лагуна.
Гнилью дует канал, умным львенком ширяет Пьяцетта,
Но он страшен, оскал безнадежного мертвого света.
Станешь ты навсегда неделима, невинна, незрима,
Колизея дуга посреди нестерпимого Рима.
Сто булыжных времен, сто колонн, десять тысяч фонтанов,
Семь холмов, семь домов, пятьдесят миллионов платанов.
Арно глинистый ил и могил гробовое палаццо
Никуда не уйдут, не умрут, оживут, разболятся
Посреди синевы, черноты, даже рая и ада,
В переулках Москвы и полярных полях Петрограда.
•
Было ветрено, холодно, начинался и всхлипывал дождик,
Некто конный томился пустынной среди площади2.
И один только вышел навстречу какой-то острожник
И сказал мне по-русски: «Приезжий, ужо погоди!».
Он светлел перламутром игольчато-витиевато,
Воздевал через дымку чудные свои острия.
Совершенно уверен: я все это видел когда-то.
И вот тут-то действительно с неба упала струя.
Сверхъестественный дождь над Италией, над Палатином,
Над Сан-Марко, Уффици, Везувием, Пизой чужой.
Он сквозь воду глядел горемычным огромным блондином,
В эту ночь, в этот час оставался великой душой.
Никого, ничего... Может, даром старался Висконти,
Шесть веков возводя эту гору насмарку, в отсев.
Заострялся он вычурно и на фронтоне и фронте
Был смущенным и мокрым и бил полоса к полосе.
Кто-то мрачно стоял на последнем возвышенном шпиле,
Я пытался его разглядеть в неземной высоте.
Друг на друга глядели мы, прошлую жизнь ворошили,
Посылали поклоны единственной общей звезде.
Мы похожи... мы оба... мы оба чудны и нелепы,
Оба так затянули восшествие в некий простор,
Оба были на небе и снова уходим на небо,
Оба были в осадке и вновь выпадаем в раствор.
Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться,
Дни проходят, и годы, и тысячи, тысячи лет.
В серой пене дождей и под выкрики всех деклараций
Мы с тобою вдвоем эту пасмурность сводим на нет.
И когда проливная стихия дошла до кипенья,
И когда я почувствовал, как нестерпимо знобит,
Я услышал за портиком сильное ясное пенье —
Это хор выступал из моих аонид и обид.
Ничего, ничего, продолжай, не стесняйся, не бойся,
Поступай, как умеешь, чуди, пропадай и вставай.
Ты отпущен на волю. Тебе не положена польза,
А положены только чистилище, ад или рай.
Я тебе говорю. Я имею законное право,
Ты пришел этой ночью, ты тоже добыча моя.
Все твои времена на тебя и ходил я в облаву,
И тебя я заманивал в эти места и края.
И теперь-то мы вместе. И это чего-нибудь стоит.
Будешь жить у меня. Я ведь тоже нуждаюсь в тебе.
Утверждаю навеки. Смотри, это мой астероид
Сургучом мирозданья к твоей прилепился судьбе.
Ты устал. Ты измучен. И кожа на куртке промокла.
Возвращайся, надейся, гляди безутешные сны,
В этой пышной постели под сталью и пылью Дамокла
Закрывай свои очи.
Они еще будут нужны.
* * *
В сумраке золотом,
Там, где прожектора...
Это о чем? О том,
Где мы с тобой с утра.
Брера, Уффици и
Прадо и Эрмитаж...
Что же ты? Освети
Эдакий раскардаш.
Старый буфет извне,
Так же, как изнутри,
Напоминает мне
Нотр-Дам де Пари.
Пучится Тициан,
Светится Рафаэль.
Истина и обман —
Вечная канитель.
Ибо я бил челом
Новым собратьям их.
Тем, что лежат дубьем
Ныне от сих до сих.
Всем, кто нам дело шьет
И подбирает крап,
Бархат и шевиот
Загодя спрятав в шкап.
Ходит в чужом тряпье,
В смокинге с бахромой,
И говорит крупье:
«Выигрыш шли домой».
Черный квадрат извне,
Так же, как изнутри,
Напоминает мне
Шулера попурри.
Это паршивый ход,
Это фальшивый чек.
Это приход-расход,
Монстр, а не человек.
Бегают дураки,
Светят прожектора,
И у Гудзон-реки
Главная их дыра.
Имя ей Гугенхейм,
Кличка ей Казимир...
Выиграй этот гейм
У мировых громил.
Останови таран,
Твердо взгляни в глаза.
О, мировой обман,
Бью твоего туза.
Я ухожу навсегда
К Рембрандту в темноту...
Падающая звезда
На деревянном мосту.
Слушай и говори,
Смейся и наливай.
Старый буфет изнутри
Тот же Бахчисарай.
О, как ты постарел,
О, как я отупел.
Выпьем, родной, за то,
Что каждый пребудет цел.
Дай я тебя обниму
И поцелую в плечо.
Дальше мне одному
Долго идти еще.
Пялится в книгу лев,
Мост переходит кот.
В этот канал — твой гнев,
В римский бардак — мой счет.
Над Палатином ночь —
Пурпур и кардинал.
Прочь, отойдите прочь,
Этот коньяк в канал.
Этот дукат в фонтан,
Этот песок в висок.
Нынче за океан,
Нынче на волосок
Мы от того, кто нам
Натасовал орбит,
Может, необъясним,
Может, просто закрыт.
|
|
