|
ГОЛОСА
№4, 1994
Владимир Бурич
_______
Хочу боли
хочу резкой непроходящей боли
боли правды
боли жизни
хочу плакать большими цветными слезами
приводя публику в восхищение
________
Улетая
трясогузка меня спросила
— И тебе не надоело
сорок лет смотреть на тот берег?
/голубое — черное — желтое-синее
голубое — зеленое желтое — синее
белое — черное желтое черное
синее белое-белое — белое
голубое — черное желтое синее/
— Там моя колыбель
Там мои могилы
_______
Перерезав горло лезвием забора
угасающим взглядом покатился по каменным дорожкам рая
ни одного жевательного рефлекса
ни одного фонтанчика слюны из алого кита гортани
только призраки цветоформы
только молекула аромата
величиной с розовую венеру
влетела в мохнатую пещеру носа
ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ ЛИЦЕЙ
В пруду плавают
белые лебеди колонн
— Француз!
Гусары едут!
ШОССЕ ДУБРОВНИК — БУДВА
Из приемника стоящей на обочине милицейской машины
слышен прогноз погоды на завтра:
... на Адриатике теплая солнечная погода...
В луже крови сбитого велосипедиста
отражается заходящее солнце
_______
Не бойся будущего
Его не будет
_______
и еще одно поколение
прошло мимо трибуны
молодости
распевая
размахивая цветами
зa углом
нa грузовые машины
аккуратно складывая транспаранты
волосы
зубы
в Проектируемом переулке
получая маски
для
ночного карнавала
_______
Мертвые
отодвигают ногами
ограды кладбищ
_______
и этот небритый старик с ножом уводящий в сарай козленка
и эти окурки свисающие с потолка вокзального туалета как летучие мыши
и эти астры растущие на клумбе из автомобильной шины
и спинки железных кроватей огораживающих картофельное поле
и скелет лягушки застрявшей в раструбе лейки
и истошные крики купальщиц вбегающих в ночную воду
и печальная рында каждый час провожающая уходящее время
Не бойся
это твоя родина
_______
и опять захотелось
посмотреть внутрь себя
в дырочку от пули
_______
Я
спокойный и трезвый
как анатомический атлас стоящий рядом с историей философских учений
придя к выводу
что быть сильным так же пошло как быть слабым
что быть богатым так же пошло как быть бедным
что быть храбрым так же пошло как быть трусом
что быть счастливым так же пошло как быть несчастным
что прикладывать к чему-либо руки так же пошло как держать их в карманах
прошу вас
считайте что меня не существовало
_______
Все расставить по своим местам —
и уйти
Эти стихи Владимир Бурич принес в редакцию незадолго до своей трагической и внезапной кончины. Поэта не стало. Но мы решили оставить подборку его последних верлибров в той рубрике, для которой они предназначались. Голос его остается с нами, среди живых поэтических голосов.
ТРОПА БУРИЧА
Владимир Бурич — автор единственной книги стихотворений. Она вышла, когда поэту было пятьдесят семь. Но литературная репутация к этому времени уже сложилась: мэтр русского верлибра, или, как настаивал Бурич, свободного стиха.
Совесть — единственная традиция русской поэзии. И в этом отношении Владимир Бурич поэт вполне традиционный.
Дуешь в волосы своего ребенка
Читаешь названия речных пароходов
Помогаешь высвободиться пчеле из варенья
«Каким предательством ты купил все это?»
Владимир Бурич ничего не покупал. В том числе и литературного благополучия. Прекрасно сознавая, что «в этом мире может быть собой только бык, идущий на убой», он не уклонился или не смог уклониться от собственной судьбы. И тем не менее я отважусь утверждать, что литературная судьба оказалась счастливой. Он не только первым прошел сквозь дебри, но и дождался, когда следом за ним, рядом, на расстоянии вытянутой руки, окликая, прошли близкие ему по духу. «Время Икс», «Антология русского верлибра» — эти издания при всех издержках все же подтверждение того, что направление движения угадано правильно и что поэт не одинок в своем понимании современности.
Всякий, пишущий стихи, претендует на поэзию. Подчеркивая, что он пишет свободные стихи, претендует на нее дважды. Но тем не менее, выходя на тропу Бурича, пишущий надеется, что благодаря минимуму условностей удастся застичь истину врасплох, в чарующей естественности — а цена ее в нашем искусственном мире постоянно возрастает.
Каждый поэт расширяет наше представление о поэзии, открывает нам ее новые, иногда смущающие грани. «Это не стихи! — пытаемся мы защищаться. — В них нет этого, в них нет того», — бодро начинаем перечислять вторичные признаки поэзии, вызубренные еще в школе.
Но поэзия — это всего лишь свежий и осязаемый след присутствия в мире поэта. Сам поэт явление уникальное, но и столь же необходимое — как некая добавка, постоянно возвращающая вкус нашему пресному существованию. Нам все равно, как поэт этого добивается. Читатель оценивает по конечному результату: волнуют ли мысли поэта, заражают ли его чувства, рассеивает ли сумерки бытия свет его личности?
Поэт — еще и дегустатор эпохи, говорящий свое «фэ» или «о!», пренебрежительно кривящий губы или что-то хрипящий — иногда тембр голоса содержательней слова. Молчание поэтов также достаточно красноречиво. Но поэзия — увы! — не подвластна и поэту, он всего лишь ее инструмент, ненадежный и скоропортящийся.
Я лежу на спине
и смотрю в потолок
с ушами полными слез
Это когда поэзия покидает.
Классическая по изяществу и благородству стиля, аполлоновская по духу, поэзия Владимира Бурича несет в себе громадную энергию преодоления хаоса и мрака — как внешнего, так и внутреннего. В тягостных борениях духа рождались его краткие и выразительные стихи. Их можно сравнить с камнями, которые далеко летали от кратера вулкана, постоянно действующего и превращавшего жизнь поэта, особенно в последние годы, в сплошное мученье. И то, что он умер в центре современного хаоса — в раздираемой на части Югославии — тоже добавляет к пониманию Бурича кое-что весьма существенное. Он — наш современник, поднявшийся из скудной почвы наших дней, но сумевший вопреки всему утвердить и отстоять себя, врезать свою ноту в многоголосие мира.
Владимир Бурич никогда не носил никаких масок, не играл никаких ролей, не исполнял никаких акробатических трюков. Пижоны и канатоходцы духа вызывали у него лишь снисходительную улыбку. Он всегда являл определенность и значительность лица, слова, мысли.
Будучи человеком культуры, ориентированным исключительно на серьезность культурного подвига, никогда не стремившимся к скандальной славе, все же в самом начале своего поприща удостоился ее глумливого внимания. Миллионам читателей Владимир Бурич явился прежде всего как герой литературного фельетона Егора Исаева, не поленившегося процитировать и его стихи. Скандальная слава, словно демонстрируя свое могущество, даже в случае с Буричем сумела-таки забежать вперед и распахнуть двери. Ныне стихи его переведены на шестнадцать языков, книги выходили в Польше, Франции, Сербии, Черногории, Австрии. Пути славы неисповедимы. В пересечении дорог и тропинок, в скрытой симпатии и явном недоброжелательстве возникает ее таинственная материя, свойство которой — противостоять все разрушающему духу времени.
Валерий Липневич
Владимир Бурич часто говорил, что тексты свободного стиха созданы главным образом для их восприятия с листа, а не с голоса. Утверждение не бесспорное. Во всяком случае, сам поэт превосходно читал свои стихи.
Обладая от природы красивым певучим тембром, он не пользовался яркими модуляциями голоса, читал негромко, может быть, чуть устало, несколько отчужденно и сдержанно. Сдерживая свои эмоции (что часто не удавалось ему в жизни, но блестяще удалось осуществить в творчестве), он, как настоящий аристократ, не позволял себе демонстрировать необузданные чувства. Философское раздумье преобладало над страстью.
В джазе есть стиль музыки, именуемый «кул», то есть «прохладный». Этот стиль возник в 50-х годах в противовес господствовавшему «хот-джазу» — «горячему» джазу.
В творческом почерке Владимира Бурича мы находим те же идеи аскетизма, сдержанности, лаконизма, мощного конструктивного начала, плакатной броскости в сочетании с грустной иронией: не смех, а улыбка, не крик, а стон, вырвавшийся из полуоткрытых губ.
Бурич всегда точно находил тему для лирических и философских высказываний, безупречно отличал поэтическое от непоэтического. Новаторское своеобразие его творчества естественно переходило в своеобразие чтения. Своим тихим голосом он всегда приковывал внимание аудитории, утверждая всеми средствами эстетику свободного стиха, который был делом его жизни.
Герман Лукьянов
|
