|
ТРАНСКРИПЦИИ
№4, 1994
Фазыл Хюсню Дагларджа
ПРЕКРАСНАЯ НЕСЧАСТНАЯ ЛЮБОВЬ
Вот уже много лет, попадая в Стамбул, я первым делом набираю телефон Фазыла Хюсню Дагларджи и слышу знакомый голос:
— Это ты? С приездом! Жду тебя в «Вагоне».
Я сажусь на паром, направляющийся в азиатскую часть Стамбула, в Кадыкёй, где почти у самого берега Мраморного моря с конца 70-х годов живет Фазыл Хюсню. Он переехал сюда из шумного суетливого «европейского» Аксарая. Здесь, в Кадыкёе, сам воздух которого заполнен отголосками прошедших веков, в тишине, нарушаемой лишь мерным и неумолкаемым шумом прибоя, поэту и дышится свободнее, и работается спокойнее.
Сойдя на берег, пересекаю площадь, на которой столпилось множество автобусов — здесь конечная стоянка маршрутов — и оказываюсь у входа в кафе с неожиданным названием «Вагон».
Внутри кафе вполне соответствует своему имени. Уходящее вглубь узкое и длинное помещение с полукруглым потолком и в самом деле создает впечатление, будто ты попал в вагон поезда. Не хватает только купе и верхних полок.
Впрочем, «Вагон» — это не кафе в привычном понимании, а скорее клуб, где можно просмотреть свежие газеты, сыграть в тавлу — турецкие нарды, в бридж, посмотреть телевизор. Посредине стоит большой бильярдный стол, вокруг которого всегда толпятся посетители. А ближе к входу обычно собирается нечто вроде дискуссионного клуба. Здесь главным образом писатели, журналисты, художники — те, кого называют людьми свободных профессий. После переезда в Кадыкёй Фазыл сделался завсегдатаем «Вагона». Собственно, с того времени кафе и стало местом притяжения творческой интеллигенции.
Надо сказать, популярностью патриарх современной турецкой поэзии пользуется отнюдь не только в литературном кругу. В Турции Дагларджу знают, без преувеличения, все — от мала до велика. И когда по утрам он, как обычно, спускается к морю, со всех сторон доносится: «Салам, Устад!». Так приветствуют его учителя и студенты, подметальщики улиц и зеленщики, держатели бесчисленных прибрежных кофеен и ресторанчиков, рыбаки и спешащие на службу чиновники. «Устад» — это мастер, достигший совершенства в своем деле. О каком еще титуле может мечтать художник?
В турецкой поэзии Фазылу Хюсню Даглардже принадлежит по праву уникальное место. И дело не только в неповторимости поэтического голоса, интонации, образного строя. Фазыл Дагларджа — один из реформаторов турецкого поэтического языка, тех, кто сделал его языком XX века, и стоит в одном ряду с такими корифеями, как Назым Хикмет, Орхан Вели, Октай Рифат.
Сейчас, когда счет прожитых Дагларджой лет достиг восьмидесяти — в этом году он отметил свой юбилей — его творения, рожденные слиянием огромного, от Бога, таланта и обретенной за долгую жизнь мудрости, обрели новое звучание. Поэт, в молодые годы писавший в основном остросоциальные злободневные стихи, в почтенном возрасте обратился к такой пронзительной любовной лирике, что просто дух захватывает.
«Чего скрывать, — говорит Фазыл Хюсню, — уже дожив до седин, я пережил любовную драму... Я, можно сказать, физически ощутил боль и страдание собственной души. Не дай Аллах еще раз испытать такое! Словом, я пережил прекрасную несчастную любовь».
В этом парадоксе — «прекрасная несчастная любовь» — весь Дагларджа. Поэт неоднократно влюблялся, сам был любим красивейшими (никак не меньше!) женщинами мира. И все-таки его уделом стало одиночество. Он как-то заметил по этому поводу: «Мое одиночество напоминает одиночество слов в словаре». И в этом тоже весь Дагларджа.
Тофик Меликов
Фазыл Хюсню Дагларджа
В ЭТУ НОЧЬ
В эту ночь, в эту ночь
Не уснуть, от тоски не сойти бы с ума.
На лице твоем отсвет холодной далекой любви.
Надо вырваться из темноты
Звезд погасших и объятых сном городов.
В эту ночь я не должен,
Я не могу в эту ночь умереть.
Белизна моих рук изменила свою белизну.
Э-гей, прикрывшись своим равнодушьем,
Догола обнажаются девчонки и парни.
Отзывается в мрачных пещерах боль человечности.
В эту ночь, в эту ночь
Юг лицом повернулся ко мне.
Мама, знай, я не вырасту больше.
Так будет отныне и впредь.
Как же раньше я рос?
Вся громада Вселенной
Предо мною проносится разом,
Обдавая меня жутким холодом вечности
И горячим дыханием мысли
В эту ночь.
ТЕБЕ ОТ МЕНЯ
Что может остаться тебе от меня
Когда я уйду
Раздумья мои
Но они принадлежность ума
Цветы ли взращенные мной
Но они принадлежность природы
Творенья быть может мои
Но они принадлежность землян
И даже дыханье мое
Целиком принадлежность Свободы
Но тебе от меня
Любовь моя может остаться
Никому не принадлежащая
Она твоя
ЧЕТВЕРОСТИШИЯ
Всех тяжелей
Бог на весах
Свои творенья взвесил
И удивился —
Всех тяжелей была Любовь
Тщетно
Они пытались убить меня
Но не знали
Что нельзя предать смерти то
Что живо тысячи раз
Уподобление
Любовь подобна птице
Слетевшей с ветки
Задолго до ночных
Ветров холодных
В тумане
Никто
Лица другого здесь не видит
Но каждому
Раскрыто здесь нутро другого
Диспропорция
Чтоб наши руки
Выглядели больше
Так крошечны
Сосуды для питья
Острова
Все пьющие подобны островам
Они всегда найдут друг друга
Пусть даже разделяют их
Не дни а сотни сотни сотен лет
Пустое сердце
Тяжелую ношу
На сердце мы носим в себе
Если оно
Не заполнено любовью
О смерти и бессмертии
С любви к тебе
Начинается путь к бессмертию
С невозможности видеть тебя
Начинается смерть
О моем сердце
Когда бы любовь
Почиталась работой
Никто с моим сердцем
Сравниться б не смог
Когда пишу
Когда пишу
Внезапно ощущаю
Прикосновение твоей щеки
К своей щеке
Вспышка
Если сам я — дерево
То глаза мои — птицы
От вспышки любви твоей
Они улетели
Небо любовь и река
Небо плавно
Парило над нами
Отражалась любовь моя
В водах реки
Пытка
Читайте нерожденный стих
О том как я молчал
Когда мою любовь
Не вместили в себя небеса
Переводы Илхама Бадалбейли
|
