 |
ГОЛОСА
№3, 2012
Евгений Карасев
В ЗАБЫТЫХ АЛЛЕЯХ
В городском парке,
трогательно связанном с моей молодостью,
я с трудом узнаю кузнеца
в заскорузлом фартуке,
но уже без руки и молота.
Летчика без пропеллера, спортсменку
без весла —
будто здесь буря
нещадная пронеслась,
оставив изуродованными
гипсовые фигуры.
Выстояли только липы,
держащие равнение в аллеях четких.
И крошечная улитка
на коре черной.
...Я глажу грифельное от дождя дерево,
смотрю на козявку с чуткими усиками.
И хотя день серый,
не испытываю безысходной грусти.
В НАДЕЖДЕ НА СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ
Картинка —
не купить, не выменять:
белокипенные облака,
как телята, отвалившиеся от вымени.
Лес, река.
И я, выдрыхнувшийся под стогом,
весь былками прилипчивыми опутанный,
отряхиваюсь, всматриваясь в дорогу,
заблудшую выглядывая попутку.
Хорошо!
Без житейских планов,
обязательствами опостылевшими не мучимый,
пялиться в даль туманную
в надежде на счастливый случай.
СМЕРТЬ БРОДЯГИ
В жару в городском сквере
скопытился бродяга.
Врач скорой помощи еще что-то щупает,
мерит,
но уже видно — отошел бедолага.
При нем ни документов, ни денежных знаков.
Один явственный признак:
не нашлось росинки маковой
удержаться в жизни.
На смену медикам прикатила труповозка,
как ее называют дружки преставившегося
сердяги.
Погрузили, точно тюк бесхозный,
казенные подмахнув бумаги.
А те самые дружки, пополнившие словарь
исконный,
тоже без прописки, имущества,
обсуждая случившееся, щурятся на солнце —
единственное оставшееся у них преимущество.
ВО ВЧЕРАШНЕМ ПОЕЗДЕ
Не могу приспособиться к нынешней жизни —
дорог непутевых печальное последствие.
На стреляную похожу гильзу,
ненужную даже следствию.
Мотаюсь по родному городу —
я в чужом мире.
Незнакомые знаки, торгаши в переходах,
другие игрушки в тире.
Грустно, грустно.
И не на кого пенять.
Запах вагонного дуста
не выветривается из меня.
...Украв небольшие деньги,
пью в сквере с вокзальной оторвою.
И птицы приветливо тенькают,
и к гильзе появился интерес у органов.
МОИ СИМПАТИИ
Я испытываю немалую приязнь к владельцам
дряхленьких автомашин,
всегда озабоченным, усталым.
Они дышат упорством скрипучих лесин,
надежностью опробованного жизнью материала.
Их суждения, чувство меры,
отношение к дружкам дошлым
роднят хозяев драндулетов со староверами,
цеплявшимися за свое прошлое.
Может быть, заскорузлая цельность и не позволила им
сколотить излишки в дому,
заиметь тачку с резиной, шипящей, как на сковороде
яичница.
Я питаю симпатию к незадачливым собственникам
еще и потому,
что этих мужичков не любят гаишники.
СВОЕОБРАЗНЫЙ КРИТЕРИЙ
Доверяю только бесхитростному отвесу
и вышедшему из моды
манометру ртутному.
Да еще корешку из того замеса,
что распознаёшь на дорогах трудных.
Под следствием,
за лагерным забором
нелегко соответствовать
незатейливым тем приборам.
И когда дружбан на крутом “хаммере”
вешает мне на уши: мол, раскрутился
без всякой мохнатой лапы,
я примериваю к нему незамысловатый
инструмент каменщика.
Или вытесненный прогрессом
аппарат эскулапа.
ВАВИЛОНСКИЙ ПЛЕННИК
Инне Лиснянской
Твои стихи не аллилуйя, не осанна —
чувства почти голые.
Вывернутые наизнанку,
как раскопки археологов.
При этом подлинные
все найденные реликвии.
Здесь не подают усыпляющих обедов,
барских полдников —
любовь, превращенная в религию.
Драматизм строчек доведен до остроты
бритвы цирюльника,
заставляющего робеть сидящего
в мыльной пене.
Ощущения вавилонского пленника.
И никакой игры в бирюльки.
А когда кажется, шанс на спасение
упущен,
неизменной держась меры,
полонянина толкают к отдушине —
освежиться сквознячком
новообретенной веры.
РАДУГА
Этот населенный пункт
и не тянул на статус круче.
Я свернул сюда не с целью
от житейских сбежать пут —
на нуле было горючее.
Дома барачного типа
с туалетом на дворе заднем.
Здесь можно только поймать триппер
и в местный угодить обезьянник.
Лавки с вывесками полулысыми,
группы мужичков у пивных киосков.
Тут же пьют, тут же писают.
И все ползет к откосу.
Я еду тихо, высматривая бензоколонку,
на проезжей части шмотье брошенное,
башмаки убогие.
Будто недавно провели арестантов колонну
по последней для них дороге.
Я вышел из машины: может, какой подвыпивший
на радостях
что-либо насчет заправки выдаст
с пьяным своим толком.
И нежданно над мрачным поселком
зачинающуюся увидел радугу.
Она проступала еще слабо,
словно на переводной картинке, с которой
белесая не снята пленка.
Но уже вызвала восторженный крик бабий
и заливистый смех ребенка.
|
|
