 |
ГОЛОСА
№4, 2012
Олеся Николаева
. . .
“Что приключилось с ним?” — “Чума! —
всплакнула мать, скорбя, —
он утром встал, сошел с ума
и вышел из себя”.
И он пошел на красный луч,
пошел на синий глаз
и понял разговоры туч
и дерева рассказ.
Язык земли и речь осин,
и куст цеплял его
словами: “В мире ты один!
Нет больше никого!”
И мир ему сквозь скрип телег,
сквозь плеск дождей и рек
кричал: “Ты — первый человек!
Последний человек!”
И все пространство темноты,
и луч, в глазах рябя,
ему твердили: “Только ты,
никто, кроме тебя!
А эти люди и дома,
вороны, муравьи —
лишь порождение ума,
лишь помыслы твои!
И солнце, и покров дождя —
рисует страсть твоя:
она — то в образе вождя,
то в образе червя.
И даже мать из слез и слов,
хлебов, закатов, роз —
лишь персонаж волшебных снов,
обрывок детских грез.
Сработаны на твой заказ
вся эта плоть и жесть.
И если ты умрешь — тотчас
погибнет что ни есть:
и люд, и град, и свет, и рай —
дары твой любви:
поэтому — не умирай,
поэтому — живи!”
Он слышит выпь, он видит сныть,
туманы поутру,
и говорит он: “Так и быть!
Тогда я не умру!”
Сжимая пальцы, на ветру,
с лица стирая пот,
вновь говорит: “Я не умру!
Я буду, буду, вот!”
Он слышит эхо: “Не умру!”,
он рвется из сетей,
он гонит в черную дыру
зарвавшихся чертей.
И Смерть за косу ухватив,
кричит, огнем горя:
“Балда! Ты есть, пока я жив
и мне благодаря!”
. . .
Призываешь добрый сон — он кошмаром оборачивается,
глянешь в спину супостату — а он оборачивается,
объясняешь все на пальцах — пять и пять не сходится:
ходят слухи, воплощаясь, в мыслях духи водятся.
Выгоняешь злую страсть — складкою высовывается,
расколдовываешь мир — а он заколдовывается.
Люди нагляделись в ночь с зеркалами грязными,
а оттуда — оборотни с криками бессвязными,
двойники и шулеры, демоны и выхухоли,
атеиста-дедушку из могилы выкопали.
Выгоняешь нечисть прочь, а она высовывается.
Расколдовываешь мир, а он заколдовывается.
Люди бьются за еду, стайками слипаются,
засыпают на ходу и не просыпаются.
Хоть труби ты им в трубу — мечутся и маются,
повторяют бу-бу-бу, а не пробуждаются.
Только цепи разорвешь — новая выковывается,
расколдовываешь мир — а он заколдовывается.
По науке объясни, почему так складываются
плоть с душой и лик с лицом, яблоня и падалица,
а в зазорах и щелях — ужас набивается,
мертвый дедушка с толпой под шумок сливается,
выправь схему и ранжир — ан не утрамбовывается.
Расколдовываешь мир, а он заколдовывается.
. . .
Люди наелись и заговорили о своем достоинстве.
Из газет
Они наелись, говорят,
и сразу же о нем
вдруг вспомнили — и стар, и млад —
достоинстве своем.
Наелись! И обиды вслух
и в глубине сердец
пересчитали, как пастух
утерянных овец.
И как старьевщик-кладовщик
винит в убытках моль,
и как процентщик-ростовщик
приписывает ноль.
Они — насытились! Но спать
не тянет, снедь претит,
и снова надо б нагулять
и сон, и аппетит.
Чтоб — взвихрилось! Чтобы взыграл
адреналин стократ,
чтобы сраженный наповал
жрал землю супостат.
Чтоб чернь, картуз ломая свой,
склонялась вдалеке,
хмельная, с вшивой головой
и носом в табаке.
Чтоб выставить атлантов ню,
сбивая спесь и форс,
откалывая пясть, ступню
и обдирая торс.
Чтоб снова кашу заварить
и соли навалять,
чтоб век потом не растворить
и два — не расхлебать.
А тот, кто не наел как есть
достоинства внутри,
пусть варит пар, пусть парит жесть,
пусть ловит пузыри.
Пускай играет на губе,
гуляет по Луне,
кто не наел еще себе
достоинства вполне,
кто не наел себе всего,
не залакировал, —
пусть заливает, как его
Господь поцеловал!
|
|
