|
ГОЛОСА №2, 1995
Дмитрий Воденников
• • •
О кто бы мог еще глядеть такими бедными овечьими глазами на это прорастающее пламя, на пастуха, идущего стеречь, на гобелен с овечками и небесами.
Течь в голове у голубой овцы, а волк не видит синий и зеленый, но за версту он чует сладкий, красный, ведь у овцы не только огурцы, не только синий василек беззлобный — есть у овцы под маской и внутри сладко-бордовый помидор огромный.
Она глотает воздух, воду, луг, и в животе они лежат слоями, но адское не потухает пламя, и вот, как беженка, овца глядит вокруг и видит пастуха, лазоревых подруг. Что делать ей? Со лживыми глазами она их лижет мукою своей и слизывает, словно карамель.
Ах, тварь какая! Нет, она не тварь. Она растет, как праздничная сдоба, она, пушистая, вдруг зацветает вербой, в ее глазах безумие, не злоба. Хотела быть прозрачной и смиренной, но не хотела: красной и съедобной, и ты ее за это не ударь.
Она к тому ж не ест уже, не пьет, зато чадит вокруг себя миазмы, и первой тут зазеленела травка. Но что же делать? — Рядом волк цветет, он — жук навозный, он рычит как шавка, он красные не забывает язвы — она очнется — он ее сожрет.
• • •
Сам себе я ад и рай, и волк, и заяц черный. Не пестро ли этим синим глазкам? Не пестро — он говорит — не больно, не больно — скромный говорит — и не думай. Сам же вертится, как черт белокурый, так и я вертелся, когда под Пасху поселиться во мне пришли лисица, петух и кот, кот и петух, кот и лисица. Уж и гнули они меня и лапами били сухими, но зато теперь никто меня не покинет.
Ни петух, ни кот, ни заяц, ни волк нетленный, ни петух, ни кот, ни лиса Андревна. Ах ты лисонька лиса, блядская морда, ах ты петушок, пидерас, веселая тушка, ах, ты волк-щелкун, ах ты заяц ушлый, ах, ты кот-певун, дюже умный, гордый — были вы мне женою, сестрою и мужем.
Ой ли, ай ли! — пошел я кофий пить в своем безумье, и вдруг котофей Гога исчез, загордясь грудью, и зачем он, приблуда, исчез, или умер совсем — не знаю, но кота такого уже у меня не будет.
Но зато остались у меня лиса да петел, волк да заяц, заяц да волк, лиса да Петя.
Ах, ты лисонька лиса, блядская морда, ах, ты петушок, орун, веселая тушка, ах, ты волк, щелкун, ах ты заяц — пушная торба,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . были вы мне женою, сыном и мужем.
Эх да ух! Поймали лису бабы, любо, люто их глазу сверкала шкурка, уж любили они ее нежно, лупили слабо. Хороша получилась у бабы одной шубка.
Но зато остались у меня петел Петя, волк да заяц, заяц да волк, волк да петел. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ах, ты петушок Петрович, веселая тушка, ах, ты волк, горечь моя, ах, ты заяц черный, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . были вы мне женой и мужем.
Мама, мама! поймали фашисты Петю, оторвали хвост его многоцветный, угрюмый гребень (я глядел, убогий, тогда в бинокль), ветер донес до меня, отразил в небе крик петелиный да мокрый орла клекот. Но зато остались у меня волк да заяц, волк да заяц, заяц да волк, волк да заяц. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ах, ты волк последний, ах, ты заяц последний . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . были вы мне кем-то и кем-то.
Скоро, скоро придут и за мной и возьмут руку, и возьмут ногу мою, и возьмут губы, даже синие глазки твои у меня отнимут, все возьмут — только волчью и заячью муку не отнять им, ибо терпеть — убыль, а они не хотят ни терпеть, ни гибнуть.
Ибо скоро конец голубой и быстрый, ультракрасный и медленный, будто карри, будет волк рычать, будет заяц биться, будет масло пускать золотые искры, будут ждать меня многоумные твари, будут плавать в уме, как в лазури, лица: кот и петух, петух и лисица.
|
|