 |
ТРАНСКРИПЦИИ
№3, 2013
Александр Петров
ПО-СЕРБСКИ И ПО-РУССКИ
Стоит ли удивляться, что известный сербский поэт пишет стихи еще и по-русски, если его имя — Александр Петров. А.Петров родился в Сербии в 1938 году в семье русских эмигрантов первой волны. В его семье, в его судьбе, в его стихах — отражение тех «хождений по мукам», которые выпали многим русским семьям в ХХ веке. Его дед — прототип одного из персонажей тургеневского «Накануне», мать — воспитанница Смольного института, отец — белогвардейский офицер, а дядя — репрессированный по делу Тухачевского полковник Красной Армии. Стихи Александра Петрова переведены на 29 языков, включены во многие поэтические антологии, в десятках стран — от США и Франции до Израиля и Японии выходили книги его стихов. А.Петров — составитель двуязычной «Антологии русской поэзии. XVII—XX век», вышедшей в Белграде в 1977 году. Иосиф Бродский тогда писал, что это лучшая антология русской поэзии, которая когда-либо выходила в свет, а позже написал послесловие к книге А.Петрова, изданной на испанском. В 2011-м в Белграде вышло новое издание его антологии русской поэзии, включившей уже и XXI век. При такой человеческой и литературной биографии Петрова и всех особенностях российской истории прошлого столетия одновременно удивительно и совсем не удивительно, что именно в России стихи Александра Петрова если и публиковались, то мало и редко. Впрочем, все биографические и географические подробности жизни поэта — не самое главное. Ведь куда бы судьба его ни забросила, где бы он ни жил — в Белграде, в Питтсбурге (там А.Петров преподает в местном университете) или в Иерусалиме (его жена была послом Сербии в Израиле), у поэта всегда одно на уме (и на языке) — «Как накинуть узду и набросить седло / на семь падежей, которые водятся с Богом...» Евгений Бунимович АЛЕКСАНДР ПЕТРОВ Из русских стихов СОН КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ Я вижу сон.
Это Красная площадь спит.
Я читаю стихи на Красной площади.
В моих стихах Мандельштам
с лопатой в руках ищет солнце,
зарытое на Красной площади.
Красная площадь просыпается
от стука его лопаты.
1972 Из сербских стихов УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ Перец Маркиш в шеренге выведен на расстрел.
Бабье лето в Сибири. Год — пятьдесят второй.
Двенадцатое августа. Ранний рассвет расстилает
в небе красные ткани. Контрреволюция ночи
обречена на гибель. Перец Маркиш в шеренге выведен на расстрел.
С ним рядом — поэты. Критики. Романисты.
Еврейская антология ждет, чтобы солнце в небе
вспыхнуло. Все готово: пули, лопаты, ветер
и клещи, чтобы выдернуть зубы. Перец Маркиш в шеренге выведен на расстрел.
Попугай в личине пророка вскрывает конверт. Он держит
в клюве свинцовый ключ от песни незамкнутой жизни.
Почки набухли на проволоке. Сцена — оранжерея,
кровь — это только грим. Перец Маркиш в шеренге выведен на расстрел.
Ему видятся ясли, ослица, стойло.
На руках вечноокой еврейки,
жены сапожника, плотника или портного,
младенец льнет к набухшему рогу соска. Перец Маркиш в солнечном свете выведен на расстрел.
Север пред ним растворен на восток и на запад.
Путь открыт. Широкий путь по пустыне. Ведущий
в Москву. И дальше. На юг.
1982
Перевод Георгия Бэна ЗАСЕДАНИЕ КАФЕДРЫ СЛАВЯНСКИХЯЗЫКОВ Дым табачный. Дебаты. Как студентам солнечной Каролины
преподавать язык полночной страны,
грамматику пастухов и волков,
которые пишут — как поют,
и говорят так, словно пишут когтем
на коже? Как накинуть узду и набросить седло
на семь падежей, которые водятся с Богом
и с нищими, носят имена
любви, рожденья, крещенья,
учат добру, обличают грех
и указывают нам место, где
из земли взятый возвращается в землю? Во главе с деканом двенадцать преподавателей
обсуждают стратегию преподавания.
Наши лица краснеют,
словно мы месим хлеб или давим
виноградные гроздья.
Сможем ли мы утолить чью-нибудь жажду
чистыми предложениями?
Залечить разжеванным знанием
чью-то рану? Мы глядим друг на друга,
видим ртов беспрерывное движенье,
загипнотизированные пляской челюстей
и театром теней
темных и светлых гласных. Любовники, мужья, отцы, мы не видим
как луч солнца играет на белой стене
и на зимних волосах беременной студентки,
сидящей отдельно, возле окна.
Ее язычок, словно красная ящерка,
то высовывается изо рта, то снова прячется,
она с недоверием смотрит на нас,
но постепенно осмелев, начинает свой номер:
достает помаду, мажет губы,
чертит в воздухе силуэт розы...
Наши головы еще в облаках,
но наши рубашки, брюки, юбки, туфли
отмечают
колебание почвы... Молчанье. И вот уже расширяются легкие,
в глазах появляются образы
седой бороды и дерзкого паруса...
Трава на столе сгибается
под давлением наших локтей,
а ступни упираются
в теплые камни пола... На поверхности еще разговор о приемах —
о стрелке прибора, об измерениях,
но под глубоковатой роговицей —
кольцо и биение крови... Мое ухо
прижимается к ее округлившемуся животу — оно слышит
плач ребенка, который требует,
чтоб его включили в учебные планы,
в программу преподавания славянских языков
в солнечной Каролине.
1979
Пеpевод Музы Павловой МАЛАЯ ВЕЧНОСТЬ Васко Попе в вечность Малая вечность
Не такая уж малая,
Хотя и ребенок
Может носить ее под мышкой.
Не такая уж легкая,
Хотя старуха поднимает ее
Всего двумя пальцами.
И не такая уж мягкая,
Может мне
Сломать лобную кость,
Если я с ней
Столкнусь в темноте. Неощутимая она,
Даже когда спокойно,
С целым светом под головой,
Спит в знаменитой
Маленькой шкатулке
У меня на письменном столе. Она напускает свои чары,
Даже когда я захлопну ее
В кожаный переплет
Или заточу
В стеклянную раковину
Где-то в моей голове.
Эта малая вечность
Отражается в капле воды.
И сама она водяная капля,
И никак не высыхает,
Даже если я пролью ее
На пустыню моей ладони. Эта малая вечность
Любит разводить руками,
Как радуга,
С одного края неба
На другой,
Чтобы меня обнять,
Задушить, не дай Бог. Обожает мне
Открывать свое сердце,
Светлое, как солнце,
Чтобы меня озарить
И согреть,
Сжечь, не дай Бог. Требует, чтобы я ее
Положил в рот,
Как кусок сахара,
Или она меня
В коренном зубе спрячет,
Как капсулу с ядом,
И проглотит, не дай Бог. Эту малую вечность
Начал сотворять Господь.
Был вечер, было утро
Дня первого,
Может, раньше,
Может, позже,
Неизвестно когда,
А начало все никак
Не увенчается концом. Может, она ему надоела,
И он махнул на нее рукой,
Может, держит ее на плече,
Чтоб такая незавершенная,
Вечно образуясь,
Будила его из сна,
Когда от усталости
Он не слышит и раскатов
Собственных громов. Ее язык —
Родной язык
Божьей коровки, карпа,
Березы, кварца,
Звезды-скиталицы.
Им огонь трещит
Под теменем,
Источник говорит
В глазах, а за пазухой
Бормочет, как антиквар. Ее язык никто еще
Не поместил в грамматику,
Не собрал в словарь,
Хотя весь его,
От первой буквы
До последнего слова,
И я, ее пигмей,
Произношу иногда
Наизусть.
2007
Перевод Марины Петкович
|
|
