 |
МОНОЛОГИ
№3, 2013
Евгений Абдуллаев
ПОЭЗИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ (VII)
Очерки о поэзии 2010-х
...И тема не нова. И Вертер старый.
Тимур Кибиров Тема этого очерка — поэтическая тема.
Слово, заезженное до темноты в глазах. От школьных сочинений — до докторских диссертаций. «Патриотическая тема...» «Тема лишнего человека у...» «Религиозная тема в...» Тема. Тема. Тема...
С другой стороны — как понятие оно почти не осмыслено. Просто используется как ярлычок, как инструмент классификации, расфасовки стихов (и поэтов).
К тому же тема слишком долго воспринималась почти исключительно в идеологической плоскости. Темы — свежа память — делились на «актуальные» и «неактуальные», на «глубокие» и «мелкие»... И главное — на «проходные» и «непроходные». Разговор о поэте зачастую редуцировался к разговору о его теме (темах).
Понятие темы было натуральным образом переэксплуатировано.
Может, стоит от него вообще отказаться?
...Но жизнь моя — не тема,
И я отнюдь не Одиссей.
Инна Лиснянская
Попытаюсь подойти немного с другой стороны.
Недавно журнал «Знамя» (№ 11/2012) провел дискуссию. Правда ли, что «из поэзии ушел (или уходит) и лирический герой»? Что поэтическое «я» все меньше «присутствует» в стихах? Кто-то ответил, что правда. Кто-то — что вопрос сформулирован некорректно. А мне в этой связи вспомнилось из «Ars Poetica?» Чеслава Милоша (1968): Польза поэзии в том, что она нам напоминает,
как нелегко остаться тем же, самим собой,
ибо наш дом распахнут, нету ключа в дверях,
а незримые гости ходят туда-сюда.
(Пер. Н.Горбаневской) Оставаться в стихах «тем же, самим собой» (ta sama osoba в оригинале) поэтам было трудно всегда. Но себя как «я», как «ту самую особу» можно было до поры до времени делать лирической темой. Порой даже — главной. «Блок — самая большая лирическая тема Блока», если вспомнить известную фразу Тынянова*. Поэт как лирический герой не уходит из современной поэзии. Он все еще там. Исчез поэт как поэтическая тема. Стал в этом качестве менее заметен.
И эта тема исчезла не только потому, что сменился «поэтический этикет», что в поэзию стала проникать свойственная современной цивилизации анонимность и т.д. — как это было справедливо отмечено участниками «знаменской» дискуссии. Поэт как тема исчез — не в последнюю очередь — с размыванием, распылением самого понятия поэтической темы. Разговор о теме все больше подменяется разговором о сюжете или материале. Характерная цитата — из того же обсуждения в «Знамени»: «Если «я»... уходит из текста, оно окрашивает стилистику и тематику: ведь Сваровский неслучайно писал о роботах, Родионов — о люмпенах, а Мария Галина работала с мотивами детского фольклора» (Л.Оборин). К стилистике все перечисленное — люмпены, роботы и мотивы детского фольклора — вроде как не относится. А к теме (тематике)? Тоже, думаю, нет. «Роботы» Сваровского — это не тема. Это сюжетный материал для его стихорассказов, темы в которых как раз и не просматривается. Просматривается прием: запись синопсиса сценария (или клипа) в виде стихотворения. Прием интересный, хотя и быстро исчерпаемый. Не являются темой и «люмпены» Родионова...
Впрочем, здесь пора уточнить само понятие темы. Сокрытое страданье... кто сказал,
Что это для поэзии не тема?
Шеймас Хини (пер. Г.Кружкова) Чтобы выяснить, что есть поэтическая тема, придется перечислить, что она не есть. Прежде всего, она не тождественна теме стихотворения. Корректно ли сегодня вообще говорить о теме применительно к одному стихотворению (или даже двум-трем)? Не уверен. На вопрос «о чем оно?» ответить можно лишь при неимоверном упрощении, уплощении написанного. Стихотворение не поддается аннотированию; чем оно сильнее, тем «многотемнее». Но главное: на уровне одного стихотворения (даже нескольких) тема поэта может не просматриваться. Стихотворение может быть и удачным. Назвать неудачей, скажем, «Бородино» — при всей его зависимости от «Полтавы» — язык не повернется. Но лермонтовская тема — романтическая тема избранничества и изгойства — не отражена в нем никак. И напротив: тема может быть проговорена «во весь голос» в стихотворении проходном или слабом. Тема не тождественна и тому, что Квятковский называл «тематической категорией», имея в виду деление лирики на философскую, гражданскую, пейзажную и любовную. Само это деление сегодня больше применимо к продукции любительского стихотворства или эстрадного, чем к серьезной лирике. Здесь аналогичная ситуация, что и с лирическим героем. Любовь (природа, политика...) никуда из лирики не ушла — она перестала тематизироваться. Любовное высказывание ради любовного высказывания — если одновременно оно не вскрывает какие-то другие (метафизические, например) пласты — неинтересно. Пейзаж ради пейзажа — тем более. Тема, о чем уже отчасти говорилось, не равнозначна материалу. Поэтому и «люмпены» Родионова — это не тема. Как, скажем, не был «народ» темой Некрасова; темой его была печаль о народе, некое заступничество за него. Народ, простонародье — это сюжетный и образный материал; причем, до конца XVIII века — преимущественно для юмористических сцен и пасторалей. Так и маргиналы, люмпены и прочие мизерабли — материал Родионова. Правда, Родионов все же «поэт с темой»: тема у него есть, хотя и не слишком оригинальная. «Жизнь — жестянка», говоря огрубленно. Пиши Родионов не о люмпенах, а об успешном «офисном планктоне» или олигархах — тема бы, думаю, не изменилась. Иногда, конечно, материал может сойти за тему. В любительском стихотворстве или в «средней руки» профессиональном. Были же авторы, писавшие километрами о заводах и битвах за урожай. Как бы — тема. Недавно вот услышал о всероссийском конкурсе на лучшие стихи о полиции: обнаружилось немало стихотворцев, воспевавших тяжелые полицейские будни. Тоже неплохо. Или такой эпизод: пишет редактору литературного журнала самодеятельная поэтесса; стихи сразу не высылает, интересуется: «А на какие темы лучше прислать?..» Видимо, у нее были на разные. Наконец, тему нужно отличать и от того, что хотел выразить сам поэт, от «мессиджа». Автор может и не осознавать свою тему. Когда Ходасевич писал о главной теме у Белого (правда, не поэта, а прозаика) — борьбе с «носимым в душе зародышем предательства и отцеубийства», он имел в виду именно тему неосознанную. И добавлял: «Ни с революцией, ни с войной эта тема по существу не связана» («Андрей Белый»).
Добавление важное: тема может быть напрямую связана с историческими событиями, социальным контекстом, а может — и нет... Вообще, тему невозможно придумать, ее можно только найти. Тема поэта — это, собственно, то, что у него «болит». Эта «боль» бывает горькой — или светлой и, как это ни парадоксально, радостной. В любом случае она связана с биографией поэта, его складом, его опытом. Связь эта может быть прямой и непосредственной. Например, тема превозмогания болезни, физического страдания у Игоря Меламеда. Или — осмысления судьбы бывшего заключенного у Евгения Карасева. А может — довольно косвенной, как например у Александра Кушнера, в чьих стихи нечасто встретишь биографические отсылки. Тема может быть узкой и быстро исчерпываемой — что порой объясняет «замолкание» поэта, исчерпавшего свою тему до алюминиевого блеска на донце. А может быть — широкой, так что поэт может едва наметить ее, предоставив разрабатывать другим. Тема может быть у поэта одна «на всю оставшуюся жизнь», а могут быть — две-три (редко больше), одновременно — или же сменяя друг друга*. Итак. Поэтическая тема не сводима ни к теме стихотворения, ни к «тематической категории», ни к материалу. По отношению к ним она выступает, скорее, как мета-тема. Как сквозная тема, проходящая через все творчество автора, или какой-то период. Может ли быть «поэт без темы»? Мне долго казалось, что такой — притом гениальный — поэт был: Пушкин. Что тем у него было слишком много. Потом понял, что тема все же была — одна, ведущая. «Признание в любви» (реже — в нелюбви). Колоссальный вброс любви в русскую лирику; во всех градациях: любви-страсти, любви-дружбы, любования, облюбовывания... В поздней его лирике это постепенно слабеет. Средний поэт может вполне без темы обходиться. К его услугам всегда есть суррогат в виде материала или «тематической категории». «Написал два любовных стихотворения — закрыл тему». Или просто заимствует тему у кого-то «из классиков» — вместе с набором метафор, рифм, размеров. Серьезный поэт без темы — скорее исключение. Его тема может быть не слишком глубокой, даже не слишком оригинальной (однако решенной на новом материале, в новой стилистической окраске). Главное, она — есть.
Как писала Лидия Гинзбург: «Когда писатель умеет писать, ему нужно найти, о чем писать». Это «о чем» и есть его тема, в которую кристаллизуется его социально-биографический опыт. В противном случае он будет просто уметь писать. ...вполне владея техникой и темой...
Алексей Цветков Возвращаясь к вопросу, стоит ли сегодня говорить о теме. Лет двадцать назад на него можно было бы ответить отрицательно. Да вопрос тогда серьезно и не ставился. После десятилетий «темоцентричного» подхода к поэзии фокус закономерно переместился на ее формальную сторону. Спорили о метафорах, о постмодернистской «цитатности», о вытеснении силлаботоники верлибром... Не испытывался — до поры до времени — и дефицит темы. Какое-то время тема по инерции выстраивалась «от противного»: в противовес советскому (уже уходящему) идеологическому контексту. Что не удивительно: этот контекст десятилетиями служил темообразующей рамкой для прежней неофициальной (или полуразрешенной) поэзии. Подавлялась индивидуальная свобода — темой становилась апология индивидуализма. Под подозрением оставалась культура — и стихи превращались в демонстрацию культурной эрудиции. Под запретом религиозная тема — стихи утыкивались ангелами и церквями, как изюмом... Но к концу девяностых эта прежняя идеологическая рамка ушла. Советское прошлое, конечно, продолжает тематизироваться и в двухтысячные. Но происходит это уже в другом качестве: как нечто подлежащее осмыслению через призму индивидуальной судьбы. Это, например, становится темой Бориса Херсонского, о чем мне уже доводилось писать*. Отчасти — у Марии Галиной: переживание прошлого через его тотальную мифологизацию**.
Советские реалии, советское прошлое могут еще становиться темой. Но не более чем одной из многих возможных. Написал и задумался: а из многих ли? Тем, если приглядеться, оказывается значительно меньше, чем поэтов. Ярких, причем, поэтов, интересных. Я затрудняюсь определить, например, тему Марии Степановой, Аркадия Штыпеля, Светланы Кековой, Владимира Строчкова... Как «сделаны» их стихи, в чем их стилистическое, интонационное своеобразие — я понять могу. Понять, оценить. Или у Михаила Айзенберга. Безупречная стихотворная техника; мысли, метафоры — все наличествует. Спросите о теме Айзенберга — не отвечу***. Поэтов менее заметных — но тоже талантливых, профессиональных, публикуемых в не худших изданиях, — у которых не просматривается тема, перечислять просто не буду. Прошу поверить на слово: их много. Очень много.
При этом я не имею в виду тех поэтов, у которых тема была, но, по каким-то причинам, стала «уходить». Это может быть так: в какой-то момент поэт начал чувствовать ее исчерпанность, искать новую. Например, у Максима Амелина тема периода лучших его сборников, «Dubia» и «Коня Горгоны», — апология разумности, устойчивости, полнокровности бытия; тема, своеобразие которой — особенно на фоне ироний и меланхолий лирики конца 90-х — даже более очевидно, чем своеобразие амелинского стиля. В стихах последних четырех-пяти лет эта тема все глуше. Приходит ли новая? Сказать пока сложно. Или тема не уходит — но вытесняется на периферию. Поэт стремится освоить новые для себя тематические области, продемонстрировать всем и самому себе свои возможности, широту диапазона. Иногда за счет этой экспансии находится новая тема — но чаще теряется прежняя, своя. До сих пор я называл имена поэтов, условно говоря, старшего и среднего поколений. Но сегодня, похоже, — чем младше поколение, тем тематически беднее. Мне пока сложно назвать хотя бы одного поэта «с темой» среди нынешних «тридцатилетних». Притом что яркие имена назвать могу: Нитченко, Русс, Порвин, Джумагулов, Делаланд, Шевченко... Или это поколение еще не вошло в пору зрелости — свидетельством которой как раз и становится кристаллизация своей темы? Или для темы требуется некоторое количество идеализма — содержание которого и у самого «поколения ноль», и в той реальности, в которой оно социализуется, стремится к нулю? Могут возразить, что задача критика — не констатировать отсутствие у поэта темы, а попытаться ее отыскать. Выявить ее, применив все свои филологические умения... Согласен, тема у поэта может не лежать на поверхности; порой не сразу видна, а порой видна лишь с определенной временнoґй дистанции. Но верно и другое: если мы принимаем факт наличия темы у поэта как некое априори, вся наша виртуозная экзегетика может привести к тому, что Умберто Эко назвал overinterpretation, избыточной интерпретацией. В нашем случае — к искусственному конструированию темы. «Вычитыванию» ее там, где она и не ночевала. Известна загадка, которую загадал Карл II своим придворным. «Почему мертвая рыба тяжелее живой?» Те придумывали разные объяснения, звучавшие порой вполне научно. Никому в голову не пришло задаться вопросом: а правда ли, что мертвая рыба тяжелее? (Ответ — нет.) Так и с темой. Прежде стоит спросить: а есть ли у поэта имярек тема? Является ли он — перефразируя загадку короля — «живой рыбой»? Впрочем, не исключаю, что мог у кого-то из перечисленных поэтов тему не разглядеть. Для меня вообще как-то привычнее судить об отдельных стихах, от силы — поэтических сборниках, нежели о поэтах. («...Людей, о коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу», как писал Александр Сергеевич.) Да и — может быть, дефицит тем в современной лирике видится мне одному? ...Мы так от главной темы далеки.
Александр Тимофеевский В последнем номере «Октября» за прошлый год завершился цикл очерков Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия». Поэтов, правда, оказалось не сто, а восемьдесят три. Поясни это Бак в своем заключительном слове (вроде того, что проект не мыслится завершенным), вопрос, куда подевались «семнадцать негритят», и не возник бы. Не пояснил. Ну да и ладно: восемьдесят три поэта — тоже немало.
Так вот, у скольких из этих поэтов Бак выделяет тему?
У Елены Шварц: «Старение слов, увядание нот — одна из магистральных тем в стихах Шварц последнего времени». У Юрия Арабова: «У Арабова есть своя тема, своя нота, безошибочно узнаваемая в его стихах на протяжении многих лет. Жизнь в ожидании вечно свершаемого таинства и чуда, которое присутствует в мире и сейчас, но забыто...» У Евгения Бунимовича: «Монолитна и постоянна у Бунимовича тема сравнения самого себя с неким неодушевленным предметом, продуктом конвейерного городского производства...» У Сергея Гандлевского: «Воспоминание, его, как сказано почти два столетия тому назад, тягостно разворачивающийся в ночи длинный свиток — магистральная тема Гандлевского». У Геннадия Русакова: «Русаков последнего десятилетия — поэт одной темы... Речь... идет о едином комплексе переживаний, связанных с последовательностью вполне конкретных трагических и счастливых событий в жизни человека по имени Геннадий Александрович Русаков» (к вопросу о поэте как поэтической теме). Наконец, у Виктора Сосноры: «Соснора... добровольно замкнулся в одиночестве, ставшем одной из ведущих тем для размышлений в стихах и прозе». То есть у шести поэтов. Еще о двух сказано несколько невнятно. О «броуновском движении сознания» как теме Айзенберга, что я уже цитировал. И еще о Татьяне Щербине: «...в поэзии Т.Щербины появляется новый спектр тем, связанных с компьютером, сетевым мышлением, «электронной стилистикой»...». Здесь, опять же, смешивается тема и материал: все перечисленное у Щербины — именно материал (языковой, образный, сюжетный). Вообще не уверен, что компьютер или интернет могут стать поэтической темой — если у поэта, конечно, нет проблем с «жестким диском». Но даже с Щербиной и Айзенбергом получается восемь поэтов. А что же с темой у остальных семидесяти пяти? Я бы не задавал этот вопрос, если бы Бак сам не декларировал: «Большой поэт всегда начинается с узнаваемых тем, образных рядов, которые постепенно (либо — стремительно) складываются в цельный и обжитой мир» («Октябрь» № 8/2009). Курсив, понятно, мой. Возьмем другой заметный «серийный» критический проект последних лет: рецензии Данилы Давыдова в рубрике «Хроника поэтического книгоиздания в аннотациях и цитатах» журнала «Воздух». Первые несколько номеров Давыдов вел эту рубрику сам, затем — вместе с другими рецензентами (Галиной, Горшковой, Голубковой...). Общее количество опубликованных им в этой рубрике рецензий уже исчисляется сотнями. Случаи, когда он упоминает о поэтической теме того или иного автора, можно перечислить по пальцам одной руки. Конечно, короткая, в шесть-семь строк, рецензия — не самый подходящий жанр для выявления поэтической темы. Но — ведь в некоторых, пусть считаных, случаях Давыдов находит возможность это сделать (говоря о поэзии Бобышева, например). Значит, это возможно. С другой стороны, в более пространных рецензиях, собранных в его сборнике «Контексты и мифы» (2010), о поэтической теме критик фактически не говорит. Так что дело не в объеме — а в установке. И Бак, и Давыдов — критики, чей профессионализм не вызывает у меня никакого сомнения. И то, что они избегают разговора о поэтической теме, — это не их личный недостаток. Это отражение общего для современной критики отсутствия интереса к поэтической теме. Дефицит поэтических тем все острее — но критика его не фиксирует. Или фиксирует косвенно, вроде вопроса упомянутой уже дискуссии в «Знамени» об исчезновении поэтического «я». Опять-таки относительно исчезновения этого «я»... В начале очерка я привел по этому поводу отрывок из «Ars poetica?» Милоша — для перехода к финалу позаимствую из «Ars poetica» Тимура Кибирова («Знамя» № 6/2007): Гляди! Во все глаза гляди, читатель мой!..
Ну хоть одним глазком, хоть взгляда удостой! Хоть краешком взгляни!.. Да нет же, не сюда!
Не на меня, дурак, чуть выше — вон туда! Глаголу моему не хочешь — не внемли,
Но только виждь вон то, что светится вдали! Та же, что и у Милоша, идея отказа поэта от притязаний быть «темой самого себя» («взгляни... не на меня»). У Милоша метафорой этого отказа от самотематизации выступает незапертый дом со множеством невидимых гостей, у Кибирова — «то, что светится вдали». Блик, облик... Да не блик, не облик никакой,
Не Блок, а облака над тихою водой. Всего лишь облака подсвечены слегка.
Да ты на них уже смотрел наверняка. Это, собственно, извечная тема самой поэзии — каждый раз новый взгляд на привычное, приглядевшееся. Тема, по разному «светящаяся», «играющая» у разных поэтов — через грани их собственных тем. Главных, важных, второстепенных... Разговор о поэтической теме сложен. Он сопряжен с сильной редукцией, сведением многообразия поэтического мира автора к одной-двум темам. Он провоцирует, как правило, раздражение самих поэтов. Он вызывает споры среди критиков. Действительно ли то-то — тема (а не просто мотив или сюжет)? Действительно ли эта тема — тема именно того-то, притом наиболее важная у него? «Разговор на эту тему портит нервную систему», как пелось в оперетке. Но разговор о поэтической теме необходим. Как и более широкий разговор о содержательной стороне современной поэзии — при всей затертости пары «форма — содержание». О том, какие идеи она отражает и порождает. О ее — простите за совсем уж неприличное слово — идеалах. («Ну, вспомнил!» — А я и не забывал...) Но эта тема уже для другого, отдельного, разговора. _________________________________________________________________________
* Эта фраза прозвучала и в ходе дискуссии (у И.Роднянской). Впрочем, Тынянов лишь удачно перефразировал Гегеля («Поэтически конкретный субъект, поэт, и составляет настоящее содержание лирической поэзии»). Да и у Блока, с его обилием масок, «я-тема» выражена гораздо слабее, чем у его современников: Бальмонта, Северянина, Маяковского, Цветаевой... * Например, у Ахматовой изначальная тема: обретение «точки покоя» разлюбленной (разлюбившей) женщиной — затем дополняется другой. Условно говоря, гражданской — поиском «точки покоя» в эпоху «войн и чумы». Похоже, обретение этой второй темы отчасти и обеспечило Ахматовой поэтическое долголетие: исчерпанность первой очевидна уже в ее стихах 20-х годов. * Е.Абдуллаев. Парадокс Херсонского, или «Нарисовать человечка». — «Вопросы литературы» № 6/2010.
** В том числе — и через упомянутую Обориным «работу с мотивами детского фольклора», хотя для Галиной это всего лишь один — среди очень многих — источников; да и кроме стихотворения «Вызывание пиковой дамы» («Знамя» № 9/2007) нигде, похоже, не проглядывается.
*** Правда, относительно темы Айзенберга можно что-то найти в «Ста поэтах» Д.Бака: «Айзенберг тематизирует... не мысленные взлеты, но всматривается в броуновское движение сознания, поглощенного миром вещей и от них неотличимого» («Октябрь» № 2/2009). Конечно, поэтическая тема не обязана быть простой, как огурец (скорее, напротив); но когда она определяется столь глубокомысленно и многословно, то невольно возникает вопрос: «А был ли мальчик?»
|
|
