|
ЛИСТКИ
№2, 1998
Владислав Дрожащих, Сергей Шаталов, Сергей Полынин, Ольга Гречко, Андрей Тавров, Марианна Цукерник
Владислав Дрожащих
КАТОК «СТРАНА СТРИЖЕЙ» Когда порхнет стрижом вертлявый конькобежец
с мужицкой крепью грубой. — О, льдяный страхобежец
лети белейшим пухом, наилегчайшим духом;
ты — чужеправдец; ты чуженебец.
На память с русской горки до кузницы домчаться.
Сгорают рукавицы, а зипуны дымятся.
Летают полушубки; выглядывают шшуки
из проруби курантской, да! иорданской.
И бьет — двенадцать! Зеленогубый гул гуляльных щук ярится:
на льдяных циферблатах четверокрылой птицей
ах! в небе — конькобежец; пошло все прахом;
расклеил свой полет на тонкой слюнке страха. На твердый пруд не шастай, крыластик поселковый.
Со льда сдирает стружку цок васильковый.
Порхают полушалки, цалуй — не жалко!
Стрижовый конькобежец, ты — чуженебец. Летит когтистый гнет с улыбкой детской
над лялькиной горой и над тибетской,
и ветроломец стриж, и бык зеленогубый —
и ласточкой резвится теплогрудой; и рот полуоткрыт; и выбилась рубаха;
на плахе звездной соль, соринка страха;
на тверди конькобежец выкрючивает ветви,
резного языка АЗЪ, БУКИ, ВƀДИ. Двунадесятый бег и ветер в поле,
и горловатых бурь кривая воля
ему принадлежат по праву конькобежца,
и правдолюбца, первоснежца.
СЕРГЕЙ ШАТАЛОВ
• • • По направлению к осени
деревья
начинают припоминать
тень
датского короля
и занесенное снегом
лицо Гамлета.
СЕРГЕЙ ПОЛЫНИН
БОЛЕЗНЬ Не окованный сном, — вот за это я ночь ненавижу!
Кашель мохнатой рукой мое горло трепал.
Будто б Сизиф камень вкатывал в гору,
ставил, чтоб путь воздух сюда позабыл. И бросало меня!.. Приступ волн расходился не в шутку
Враз окаченный валом, погружался до дна.
А потом меня вверх, к леденеющей туче.
Я дрожал, я тянул ватный снег на себя.
Под спиною, под днищем, в морщинах и складках,
пересоленно-липкий, пенный след простыни...
Света стук, еле слышный, проник от окошка,
серенький, зябкий, — а я и не спал.
ОЛЬГА ГРЕЧКО
• • • Не вдоволь ли карканья — сад под окном,
голодные галки галдят об одном:
мол, им с верхотуры виднее,
как маюсь и корчусь на дне я. Не звездами — гнездами бедный мой сад
заляпали, воздух рогат, волосат.
И ангелы отягощают,
когда они чревовещают. Еще бы хоть вороны в древней степи,
еще бы хоть волки — а не на цепи:
дворняжки, любовники, галки...
Про Бога — в их мятой шпаргалке! ЗОНА ОТДЫХА — Как там, доченька, был буфет?
— Кони пасутся...
— Люди ели, пили, смеялись?
— Я кормила их яблоком...
— Дядя речь говорил, а тетя пела?
— Нет, они не кусаются!..
— Дети в прятки играли с тобой?
— Кони мне головой кивали...
АНДРЕЙ ТАВРОВ
ОПЕРА Одинокая чайка в сером небе с разорванной снежной периной.
Буксир клюет носом у бетонного причала. Скрипит, открываясь,
дверь в рубку. Одинокая чайка.
Она похожа на оперу, одинокая чайка в ярусах, плюше, голосах, с
неповторимой
прядью на белом лице. Одинокая чайка в снегу. Вороватая шайка воробьев шныряет по столикам пустого кафе. Пирс убегает в море.
Барашки Суламиты гурьбой торопятся к пляжу на звук танго.
Одинокая чайка парит в снежинках. Свободная дева.
Лужи морщит ветер. Одинокая чайка. В неотражающем ничего
просторе
морда коня косит глазом из всех сторон света. От гнева Агамемнона остался лишь полустертый красный след на краю бокала.
Я встретил тебя там, где тебя не было. Одинокая чайка, похожая
на оперу в ярусах, на волшебную флейту, на край платка из батиста.
Ты напомнила мне ту фотографию, где ты в зашнурованных высоких
ботинках — помнишь? И как сопрано Ла Скала
в красном зеве театра, ты была лишь тем, чем видел тебя дирижер в
простынях поутру. Прибой. Лед зубов за щекой у флейтиста. Я не посвящу тебе певчих звуков. Чайка сама по себе. Серый
парусник тащится в море.
Ангелов в небе в тот день так никто и не видел.
Мир кончается словом «зря» в чужом разговоре.
Ты придешь меж слезой и улыбкой. Одинокая чайка стоит в просторе.
МАРИАННА ЦУКЕРНИК
КАЖДОМУ СВОЕ Кто в воде,
А кто в гнезде,
Кто нигде,
А кто везде.з
|
