 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№1, 1999
Генрих Сапгир
Слова
О НОВЫХ СТИХАХ
В 1998 году, на излете века, может, от ощущения, что близко новое тысячелетие, я почувствовал, что каждому слову в стихах захотелось быть самим собой. К тому же я обнаружил в своих черновиках стихи 1972 года, где в строке всякое слово печаталось отдельно, через три пробела — и с прописной буквы. За прошлое лето у меня сочинилось некоторое количество подобных стихов, в основном, лирики. На странице такой способ написания слов, мне кажется, выглядит убедительно. Слово, взятое само по себе, выглядит так крупно, что нужда в промежуточных связках зачастую просто отпадает, экономя место и материал, к чему всегда, по-моему, стремится поэзия. И стихи звучат свежее.
Кроме того я давно заметил, что формообразующим элементом ритма у целого ряда поэтов начала века выступает слово под ударением или группа слов, как бы объединенная в единое целое. Чтобы выделить это слово или группу и отделить их от следующих, Маяковский, например, располагал стихи ступеньками. Таким образом появляются малые цезуры, которые акцентируют внимание на словах и делают интонацию стиха выразительней. При этом группы слов имеют одно главное ударение, что как бы приравнивает их к словам (их и читать надо как единое слово). Однако, на мой взгляд, в таком расположении стихов есть некоторая механистичность — сдвиги строк похожи на рычаги, в организации текста проявляется понимание страницы как плакатного листа.
Гораздо живее выглядит сужение всей стихотворной строки до одного слова, как у более поздних поэтов: у Асеева, у Кирсанова, затем, например, — у Холина, у Соковнина. Да и у того же начинающего Маяковского! Но в таком начертании меня не устраивал сам рисунок стихотворения — узким столбиком. Встречаясь изредка, он смотрится довольно оригинально, а если сплошь — некий странный Китай. И главное, искажается ритм: после каждого слова-строки возникает большая цезура, а я слышу — малую...
Вот я и решил, что возможно в таких случаях записывать стихи “нормальными” строфами. Только каждое слово — с прописной буквы и — отделенное тройным пробелом. Книжная страница сохраняет привычный вид — а стих читается именно так, как должен звучать. При этом возникает некоторый пуантилизм текста, который лично у меня ассоциируется с новой камерной музыкой такого же рода — пуантилистической.
СЛОВА
Ухожу Прощай До свидания Нет
Обещай Думай Ушел Ухожу
Нет Потуши свет Теперь
Скажу Ты Обними Так
Отдать Отдаю Все Возьми
Бери Еще Отдал Твой
Вижу Ты Изнутри Свет
Лицо белое Волосы летят
Полосы Дорога Пейзаж еду
звяк-звяк вагон-ресторан
Ночь Бред Горячо Насквозь —
Лицо слепит Космы жгут
Спать Сплю Прощай Ельник
Небо Снег Блестит Лыжник
Просто Чисто Спокойно Каникулы
Свитер красный Забыть забыл
Вдруг Дыра Дыры Прорехи
Ползут Расползаются Вкривь Вкось
Очнулся Провалы Гулко Город
Страх страшно Идти иду
Прохожие смерть Одиночество смерть
Газета смерть Погода смерть
Смерть — комната Смерть — минута
Смерть с налета Смерть — ты
Смерть просыпаюсь Смерть радуюсь
Смерть целую Смерть люблю
Уйти уйду Забыть забыл
Нет! Никогда! Ни за что! Всегда!
1972, 1998
КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ
Утром в море Светом Руки я умою
По песку босой Умру У моря
Сквозь слюду Соски твои Видны —
Камешки Рачки Движение воды
За чужим столом Задремав под утро
В очереди В школе На вокзале — смутно
Прозреваешь В горы Все-то горицветами иду
Просто это — люди Снится На ходу
Окоем — Покоем Чувствую одно я:
Охристое Серое Мглистое родное...
Все сказал А что я говорил?
Помогал Мефодий Ободрял Кирилл
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
М.Айзенбергу
Последнее фото брата На снегу лыжник
Легче любить Не близких Ближних
С войны пожелтело Да и место пусто
Еще легче Не людей Родину Искусство
Смуглый Все мне снится Ни живой ни мертвый
Свои же наверно Все приносят жертвы
Мать отца и брата И другого брата
Унесло куда-то Смерть не виновата
Перекресток улиц Просто разминулись
Встретятся Я знаю И глаза и голос
Брата Я узнаю
Улыбка Родная
НАЕДИНЕ
На окне Крест-накрест Белые полоски
Все что было Суждено Чему сам виной
Можно Вспомнить Без опаски —
Все Случилось Не со мной
Провожая Вижу Посторонний
Стриженый Затылок На перроне
Черный лес Бараки Лагеря
Для чего Не знаю Длинная заря...
Жгут костер Любила ведь На воле
А теперь Картошка Камешками соль...
Да! Семья! Родные Не моя Давно ли
все живыми были... Поздно Сам большой
Вздор! По пьянке Тысячи историй
Где он тот В казарме Нет в конторе
В Сингапуре Смотрит на Париж
Как и не жил Где ты? Что молчишь?
ГЛАЗА КУКЛЫ
Отблеск Зрачки На столе Живут
Вижу Ножницы Лампочки свет
Валялись без дела Ввинтила в орбиты
Зеркало Ресницами Хлоп Хлоп
Ноги мои Колесом Вращаются
Моя голова Кругом Обращается
Грубо Хозяйка Со мной Обращается
Ласкает Бросает Баюкает Бьет
Дождь Ухожу На улице Кукла
Коробка картонная Тоже промокла
Стою голышом Накидали рубли
Подростки украли В подъезде ебли
Терзали Потом убежали Дождь Вижу —
Фонарь Догадалась Глаза мои в луже
Подобрала Свет кафе за углом
В животике — пусто Хоть фантиками и стеклом
Навстречу Страшила Схватила Хозяйка
Била меня Головой Об угол
Нога отлетела Затылок расколот
Падают Подошвы Каких-то Пугал
Так и осталась Глаза — на асфальте
Фары и фары — Снова и снова —
Ударила палка Нашарили пальцы
Глаза мои — яйца в глазницах слепого
За гаражами В яме На стройке
Подстерегаю Горе — хозяйке!
Палкой — по икрам по ребрам по голове!
Утром — из ямы туфельки две
УЧИТЕЛЬ
Старик Стихи о смерти Лоб
склоняющийся над Глаза печальны Пишет
Тепло — и тополь Горкой домиков
синея — даль На станцию идет Навстречу
воздуху Приехала Вон она
машет с платформы Голос грудной Сияет
Платье кивает ромашками Так и бежит
в памяти моей Почти влюблена Облаяла их собака
Но и меня кто-то помнит Приехал К вечеру
автобусом Вот он я Березы теснятся Не ждали?
Так и идем мимо пруда Учитель и дети
Отсветы Смех Разговор И мое “р”
Никого не останется кто помнит Уже не осталось
Трава — еще влажно И листья — листочки Начало
Лечь — холодит Куртку — пакет — газету
подстели Затаив дыханье Учителя слушай
ЗОЛОТЫЕ ШАРЫ
Осы Летят На варенье
Заглянули Шары На веранду
Бледно-желтые Грустно Примета
Полнота И конец лета
Черный кокер Хозяйке верен
Ждет ее У калитки У двери
И моя Придет Но едва ли
Будем рады Картина “Не ждали”
Отмахнулся В стихи влетела
Увязает в размере Застыла
В солнце — осы На блюдце — крыжовник
Почитаю Сапгира Из древних
СТАРОСТЬ
Все крупней веснушки на руке Потускнел
перстень И одышка Говорят: старость
Был худ и черен Бегал так Стольких женщин
А тебя Не грусти Цыганский глаз —
Некрасавицу любил Как в горячке А теперь —
медсестра! Что свербит? На вокзал беги
к проституткам
За окном — задворки Вольный дух Тополя
Длинный подсиненный Ну ложись на живот
И не ты а тебя Не любовь а игла В ягодицу
Все равно — досада Как пустой коридор Помнишь:
Мыла ноги Барак Огонек
Еще рано Все спят Городом ухожу
Незнакомым
ДРУЖБА
Скрипка Пустая комната Краплак
Окно на Арбат Паркет Лунный блик
Солдатская койка Сон Бежит с век
Смятые тюбики Тряпка А нас нет
Ведь только что Оба Очень хотелось есть
Черный Непропеченный И сахар есть?
Холст И тетрадь Просто — хочется жрать
В коробке Махорка Счастье — вдохнуть... и опять
Утром Опух с похмелья Роется человек
Ищет А сам имеет Все чего у нас нет
Не понимает Верните! Юность и нищету
Душу! Но не эту — правильную... А еще ту
|
|
