 |
ГОЛОСА
№3, 2016
Александр Гутов
ВЕ́НЕЦ
Музыки затягивающей река.
Венец бродит в черном пальто пока;
венец ходит в смешном котелке,
пьет свой бир, речь заводит издалека,
перхотью осыпан воротник,
что-то вычитывает из книг,
деньги тратит на оперу, спит едва ли не в парке, на скамье.
Венец — бродяжка, он даже не мечтает о своем жилье.
В музыке — черный полет германских сов.
Венец носит смешную щеточку усов.
Измяты его манжеты, семь на отцовских часах:
на сцене сюжеты из скандинавских саг.
В трех километрах отсюда голубеет река,
Сигурд встречает на пути старика,
тот в синем плаще, одноглаз.
Венец любит этот рассказ.
Композитор в берете, чеканный профиль, гордый вид,
все современное его язвит.
Сигурд влюбляется в золотое кольцо.
У венца рыхлое, словно тесто, лицо.
Музыки стремительный поток
увлекает любого, словно листок,
брошенный осенью в Пратере, с золотистых лип.
Фафнира предсмертный всхлип, другие детали различных расправ.
Нотунг сварен из легированной стали,
с примесью молибдена — это великолепный сплав.
ПОСЛЕДНИЙ БАТАЛЬОН
Последний день апреля. Чадный дым.
Чем ты ответишь красному потопу?
Как хорошо погибнуть молодым,
сражаясь за единую Европу.
Он знает, чем известен Розенкранц,
он любит эту тонкую культуру,
сейчас лежит он у Потсдамер-плац,
ловя в прицел славянскую фактуру.
Оружия полно, но сил в обрез.
От танкового русского тарана
он защищает городок СС,
стреляя в полупьяного Ивана.
Его зовут Этьен, а может — Поль,
он из Брюсселя, Реймса, из Эльзаса;
железный рыцарь презирает боль
и держит пост в районе Альбрехтштрассе.
Прощайте, черепица и герань,
Иван повсюду, выкипает злоба.
Остатки батальона Шарлемань
в себя вбирает прусская утроба.
Последний путь на север, там — прорыв.
Нашлось бы сил в развалинах укрыться.
На площади вокзала новый взрыв.
И он исчез, как прусская столица.
Он видел их, воительниц с небес,
Он улетел в чертог бессмертной славы.
Последний батальон солдат СС —
эльзасцы, люксембуржцы, скандинавы.
ПРУССАК
(по мотивам Лермонтова)
Тяжелая, затупленная сталь.
Ко мне попал ты через третьи руки.
«Штурмфюрер, кригс-марине, криминаль» —
в себе ты прячешь разные кунштюки.
Традиционность русского штыка —
трехгранник — это простота Востока;
своя особенность у пруссака:
широкий, с длинным желобом для стока.
Тебя носил на поясе солдат.
Какая прочность портупейной кожи!
Из ножен доставал тебя стократ —
и до щелчка, после работы, — в ложе.
В орлиный профиль сходит рукоять —
работа металлистов старой школы;
полмира не сумело устоять —
болезненны немецкие уколы.
Но пущен под откос был твой состав,
в котором ехал ты дорогой брянской,
ты исполнял потом другой устав
в глухом лесу, на кухне партизанской.
Фрагмент, осколок, часть другого дня,
орлиный профиль, вычурный и сложный, —
теперь лежишь ты мирно у меня.
Я до щелчка тебя вбиваю в ножны.
|
|
