|
МОНОЛОГИ
№4, 2016
Евгений Абдуллаев
ЧИТАТЬ СТИХИ, ПИСАТЬ СТИХИ
В четвертом номере «Ариона» за прошлый год завершилась моя критическая мини-сага «Поэзия действительности». Десять очерков, касавшихся разных предметов: «новой урбанистики», современной рифмы, поэзии в Интернете, поэтической темы... Если объединить их общим вопросом, на которые они так или иначе отвечали, то вопрос этот: откуда происходят стихи? Не анализ самого процесса творчества, а попытка разобраться в массиве современной поэзии, ее связи с действительностью. Предлагаю теперь сменить фокус и попытаться ответить на другой — хотя и «смежный» — вопрос: откуда берутся поэты? Как и при каких условиях из любителя стихов возникает их автор? А из подражателя (первые — а порой и вторые, третьи... — поэтические опыты всегда подражательны) — настоящий поэт? Литературная критика занимается как правило уже более-менее состоявшимися авторами. Либо еще не состоявшимися, но — «подающими надежды». Вся «цепочка» — от не-поэта к поэту, от не-литератора к литератору — критику не занимает. Впрочем, два столетия назад это был один из дискутируемых вопросов. Ему посвятил отдельное, десятое, письмо из своих «Писем из Москвы в Нижний Новгород» (1814) Иван Муравьев-Апостол. А Иван Мартынов (один из «отцов-основателей» царскосельского Лицея) 5 февраля 1822 года выступил в Академии наук с целой речью «Рассуждения о качествах, писателю потребных». Изложил программу, по которой должен воспитываться будущий автор: с самого детства и до начала поприща. Откуда — и как — приходят стихотворцы сегодня? Как происходит их становление/воспитание? Как возникает настоящий поэт, или хотя бы просто поэт профессиональный? Можно, конечно, возразить, что сегодня поэзия — уже не профессия. Или, как недавно написал Евгений Ермолин («Знамя» № 9/2016): «Да, господа, поэзия — это не профессия. Это способ существования всех и каждого, и каждый сам себе поэт, хотя и не всегда». Сказано, думаю, не без лукавства, и критику хорошо известно, как «каждый сам себе поэт» на литературном жаргоне называется. Однако допустим, поэзия — «способ существования». Или — «высокая болезнь». Или — что тоже приходится слышать — просто такое увлечение, игра... Но в каждой игре есть свои правила. Свои новички и свои профи. Свои зрители, которые эти правила знают. Люди, которые умеют отличить опытного игрока от резвого, но не слишком умелого юниора. Даже в простейших играх, овладение которыми и не требует длительных и сложных усилий. Тем более, казалось бы, момент обучения, формирования необходим в такой сложноорганизованной игре, как ars poetica. Которая, возможно, и не является сегодня «профессией» — но какие-то важные профессиональные признаки сохраняет. Любительскую продукцию в серьезных журналах (пусть и немногочисленных) не печатают. И гонорары за нее (пусть и скромные) не платят. И по «гамбургскому счету» не оценивают. Разве что по «гамбургерскому», как легкопоглощаемый фастфуд. Вопрос профессионального обучения — конечные звенья «цепочки» — я оставляю за пределами этого очерка. Формы, методики, практики... Семинары, творческие работы... Это будет затронуто лишь по касательной. Речь пойдет о самых первых этапах. Умение писать стихи начинается с умения их читать. Банальным это суждение выглядит, пока не зададимся вопросом: а где учат читать стихи? И как их учат читать? С вопросом «где» вроде бы понятно. В семье («Муха, Муха-Цокотуха...»). В детском саду («Ручки на пояс, читаем с выражением...»). В школе. Первые два места — семья и детский сад — не столь очевидны. Ребенка могут не отдать в сад, а в семье, случается, стихов детям не читают. Остается — школа. Плю-с университетские филфаки, на которых, по идее, тоже обучают читать и понимать стихи. Но уже в виде профессиональной специализации, «по службе». Труднее с вопросом «как?» Аристотель — один из архитекторов европейской системы образования — делил, напомню, школьные предметы на три группы. (1) На практически необходимые. (2) На связанные с развитием добродетели. И (3) на те, которые изучались ради самих себя: ради получаемого от них эстетического или интеллектуального удовольствия. К числу этих последних — вместе с музыкой — и относилась поэзия. Бывали, конечно, попытки «пристегнуть» изучение поэзии к нравственным предметам или к практическим. Еще до Аристотеля подобное требование выдвинул Платон: «Поэзия должна воспитывать у юношей рассудительность...» Среди примеров более свежих — советская школа. Начиная с Крупской, рассматривавшей поэзию как средство прививки детям специфических советских добродетелей. А также — как источник популярных научных и практических сведений. Стихи, разумеется, обладают, в том числе, и воспитательной функцией. Особенно — детские. И могут содержать заодно некие практические сведения. «Сработать мебель мудрено: / сначала / мы / берем бревно...». Информативно... Познавательно... Проблема в том, что обучение понимать стихи в советской школе было заточено почти исключительно на эти две функции. На воспитательную и информативную. Стихи, никаких полезных (с точки зрения бдительных методистов) сведений не сообщавшие и никаких «любовей-верностей» не прививавшие, в школу попадали редко. А если и попадали — имели шансы подвергнуться насильственному идеологическому или «научно-познавательному» прочтению*. Но советская школа уже четверть века, как канула в лету. По крайней мере — формально. По сути, конечно, она тихо покоится внутри нынешней, как Ленин в мавзолее. И если судить по планам-конспектам открытых уроков по литературе, щедро выложенным в Сети, в понимании поэзии продолжает педалироваться «нравственный» момент. Пусть и без прежней идеологической нагрузки. Представление о поэзии как о том, что изучается ради удовольствия* и что, при более глубоком знакомстве — через внимательное чтение и понимание, — способно это удовольствие увеличить, утверждается медленно... Если вообще утверждается. «Никто... даже не поднял вопрос о том, что если дети обучаются пению, слушанию музыки, гимнастике и проч., то тем более необходимо научить их восприятию стихов». Чуковский писал это почти столетие назад, в 1924 году. Изменилось ли что-то? Вопрос. Аристотель (снова сошлюсь на него) предупреждал против излишнего обучения в школах разным практически-полезным предметам. Не пристало это свободнорожденным. Структура школьного образования прошедшие два столетия отражала его демократизацию и «прагматизацию». Это считалось — и, наверное, и было — прогрессивным. Росло число предметов «практически-полезных». Остальные — в лучшем случае терпелись**. Лишь в небольшие периоды в программу вводились различные «бесполезные» предметы. И как ни парадоксально, но именно тогда из школ начинали выходить будущие блестящие поэты. Указ Александра I о частных пансионах 1811 года и утверждение в том же году программы Царскосельского лицея. Увеличивалось место русского языка (до этого главную роль играл французский); усиливалось преподавание истории (до этого считавшееся бесполезным) и классических языков. Результат: «золотой век» русской поэзии, 1820-е — 1830-е годы. Реформа 1870-х годов, снова вводившая в школьное образование греческий и латынь. Шла она, как известно, тяжело, вызывая резкую критику со стороны прогрессивной общественности. Однако именно изучая эти «бесполезные» языки, читая на занятиях античных авторов в оригинале, несколько поколений будущих русских поэтов (и, что не менее важно, их читателей) получали первые серьезные навыки понимания поэзии. Результат — почти все крупные поэтические имена «серебряного века» имели добротное классическое образование. Не исключая, кстати, и ниспровергателей-футуристов*... С этой, «школьно-программной», точки зрения понятнее и то, почему среди родившихся в России с середины 1900-х до конца 1910-х было крайне мало крупных поэтических имен**. Это поколение уже училось в советских школах, где отменили за ненадобностью классические языки и все предметы были ориентированы сугубо на «практику». «В двадцатые годы, — вспоминал Шаламов, — на вопрос: где же Пушкин? — все отвечали: “Наш Пушкин — на школьной скамье!”». Однако «пушкиных» среди окончивших школу в 20-х не оказалось. Ситуация начала меняться в следующее десятилетие, когда вернулось прежнее «гимназическое» преподавание, пусть и в урезанном виде. В 1932 году Лидия Гинзбург писала о своей педагогической работе на рабфаке: «Классическая книга выделяла из себя ходячие знаки эмоциональных и социальных смыслов. В сознании интеллигента она жила плотностью общекультурных ассоциаций... Другое дело — человек приобщающийся. На рабфаке я ужасалась сперва, на вопросы об основных свойствах Манилова или Плюшкина получая самые неподходящие ответы. Потом я привыкла и поняла: при отсутствии культурно-исторической апперцепции мгновенная связь понятий не необходима. Оказывается, толковый человек нашего времени может прочитать “Ревизора” и не заметить, что Хлестаков врет. У него нужно еще создать апперцепцию. Это и есть дело преподавателя». У сегодняшних школьников — причем именно «толковых», не двоечников — эта «плотность общекультурных ассоциаций», похоже, разрежена до предела. (Ставлю мысленную ссылку на заметки, которые выкладывают учителя-словесники в соцсетях.) В нынешней тотальной информатизации художественный текст (особенно — стихи) оказывается просто ещеодним видом информации, который навязывается учащемуся. И с точки зрения своей прагматической ценности — текстом явно избыточным. Как это было на рабфаке начала 1930-х... «Для той цели, с которой “Евгений Онегин” употребляется на рабфаках, его следовало бы написать не стихами, и, главное, — покороче» (Л.Гинзбург). Вот именно: прозой и покороче. Сможет ли нынешняя школа снова «создать апперцепцию» для восприятия поэзии? Еще один вопрос. Сегодня у школьников и студентов развивается прежде всего краткосрочная память: «ответить и забыть». В долгосрочной фактически нет надобности — есть Интернет, откуда, как кажется, в любой момент можно почерпнуть все нужное. Поэзия же «сидит» в долгосрочной памяти. Вместе с «общекультурными ассоциациями» и вообще со всеми «ненужными» сведениями. И не просто «сидит», а определенным образом формирует сознание. Позволяет в нестандартных задачах находить нестандартные решения. Поскольку поэзия — это и есть (вместе с философией, тоже не слишком жалуемой в школьной программе) выход за пределы банального и повторяющегося. Возвращение классических языков в нынешнюю российскую школу вряд ли предвидится — если не считать классических гимназий (коих единицы). Слишком сильна инерция прежнего, «просветительского» прагматизма, дополненная прагматизмом новым, постиндустриальным. Впрочем, во все времена понимание поэзии в школе происходило не столько благодаря программе, сколько благодаря отдельным учителям. Те же классические языки мог читать какой-нибудь чеховский Беликов, а мог — Иннокентий Анненский (слушателем которого был Гумилев...). И в советской школе многим будущим поэтам первые навыки понимания ars poetica были привиты, чаще всего, преподавателем литературы. Или — чуть реже — иностранных языков, которые в те времена тоже считались предметом почти бесполезным, вроде латыни... Но об учителях — немного позже. Кроме школьного образования есть, конечно, самообразование. Что не объяснит школьная «училка», то может объяснить хорошая книга. Книга о том, как читать и понимать стихи. И — возможно — как их начать писать самому. Увы. Почти все доступно написанные пособия вышли лет сорок-пятьдесят назад. «Как читать стихи» Сухоцкойи Терешкович (1966). «Поэтический словарь» Квятковского (1966). «Стихи нужны...» Жовтиса (1968). «В мастерской стиха» Озерова (1968). «Мысль, вооруженная рифмами» Холшевникова (1972). Можно спорить, развивается ли сама поэзия, — но восприятие ее изменяется. Два столетия назад русское юношество овладевало азами понимания поэзии по трактату Псевдо-Лонгина «О высоком»*; сегодня этот труд представляет интерес лишь для специалистов... Новое время требует новых книг. В США исключительным влиянием пользовалась книга Брукса и Уоррена «Понимая поэзию»; была рассчитана на студентов колледжа, но отлично подходила и для самостоятельного обучения. Выйдя в 1938-м, переиздавалась почти каждое последующее десятилетие; последний, четвертый, раз в 1974 году... Читается интересно и сегодня — но уже как «классика». Книги о том, как понимать поэзию, правда, выходят в США достаточно часто — едва ли не каждый год. Из наиболее заметных могу назвать (и порекомендовать) книгу поэта и эссеиста Эдварда Хирша «Как читать стихи и научиться любить поэзию» («How to read a Poem and Fall in Love with Poetry»). Вышла в 1999 году, неожиданно стала бестселлером. Начинается, кстати, с обширной цитаты из Мандельштама, «О собеседнике»... В этом году и у нас наконец появилось что-то аналогичное: учебник «Поэзия»**. О нем я уже несколько раз высказывался***, поэтому подробно говорить не буду. Отмечу лишь — тезисно — два момента, важных для нынешнего разговора. С одной стороны, этот толстый том, несмотря на отдельные достоинства, получился сыроватым. И если его можно считать «учебником», то, скорее, по ознакомлению с тем сегментом современной поэзии (журнал «Воздух» и окрестности), из которого он вышел. С другой — то, что книга, как сообщают книгопродавцы, хорошо раскупается и вызвала некоторый резонанс, показывает, насколько такого рода литературы сегодня не хватает. И надеюсь, выход «Поэзии» как-то спровоцирует появление новых книг, научающих читать и понимать стихи. Возможен, думаю, и учебник поэзии как самоучитель — для тех, кто решил попробовать себя в стихотворстве. В русской литературе традиции писать учебники для поэтов нет (хотя существуют сотни самоучителей для музыкантов, художников, актеров). Например, в Соединенных Штатах сегодня издаются десятки таких книг... Любое самообразование, впрочем, имеет свои границы. Научиться отличать ямб от хорея можно и по книгам. Научиться писать нечто ямбом или хореем — тоже. Или уж сразу верлибром, чтобы не тратить время на скучные (кому-то) силлаботонические «гаммы». Но дальше — если начинающий сочинитель действительно серьезно относится к своим опытам — одних книг уже недостаточно. «У меня растут года, / будет и семнадцать...» Стихами в эти годы (плюс-минус два-три года) изливаются многие. Возраст, когда гораздо больше, чем это будет потом, тянет участвовать в спортивных играх, распевать песни и... писать стихи. Профессиональными спортсменами, певцами и поэтами — что тоже известно — из юных любителей становятся единицы. Правда, за последние лет двадцать-тридцать место поэзии в русских молодежных субкультурах несколько изменилось*. Чтение стихов — как правило, классики — окончательно выпало из ритуала ухаживания. Ушло и представление о неком «джентльменском наборе» той поэзии, с которой образованный человек должен быть хотя бы знаком. Резко сократилось само заучивание стихов — опять же, классики — наизусть. Хотя вряд ли стихов в молодежных кругах звучит, пишется и читается меньше. Современная молодежная культура сегодня более фрагментирована — более фрагментирована и молодежная поэзия. В субкультурах ее — количественно — более чем достаточно. Среди поклонников рока — рок-поэзии, у рэперов — рэп-поэзии, у любителей песен у костра — «бардовской». И так далее. Поэзия эта, большей частью, любительская. В этом эпитете нет ничего уничижительного. Любительская поэзия была, есть и будет — пока «встречались» будет рифмоваться с «расстались». Или вообще ни с чем не рифмоваться, а просто бодро скандироваться со сцены или изливаться на монитор. Означает это только одно: любительская поэзия — феномен массового творчества, и как любое массовое творчество — она вторична: «обкатывает» уже готовые образцы. Неважно, взяты они из школьной программы по литературе или из эстрадных текстовок. Стихи как правило выступают здесь не в самостоятельной, а в подчиненной роли. Кладутся на музыку, предъявляются в виде некоего перформанса... Это не значит, что сами по себе рок-поэзия или рэп-поэзия не могут стать материалом для поэта профессионального. Стихи Андрея Родионова и Анны Русс «вырастают» из рэпа, Дмитрия Быкова — во многом, из бардовской песни, а Дмитрия Воденникова — из эстрадного шансона. Но одно дело, когда материал «массовой поэзии» использует поэт профессиональный и со следами дара Божьего. Вдохновляется им, «преодолевает» его... Стихи, как помним, могут расти из всякого «сора». И другое — когда этот материал берется (сознательно, а чаще — нет) — за образец. И сор благополучно остается сором. «Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я поэт...» Юной Цветаевой повезло — ее стихотворные пробы заметил Эллис, друживший с ее отцом. Повезло юному Пушкину (дядя — поэт, дядин друг — Жуковский). Повезло гимназисту Мандельштаму, преподавателем литературы у которого оказался Владимир Гиппиус, и гимназисту Пастернаку, первые опыты которого поддержал его репетитор Сергей Дурылин. Пусть Гиппиус или Дурылин — фигуры в литературе того времени даже не второго, а третьего ряда. Важно, чтобы рядом оказался кто-то из профессиональных литераторов. А оказавшись — либо «срезал», либо — одобрил и поддержал. «Поэтом и быть-то трудно, а становиться — тем более. Механизм этой поддержки выработан веками: старшие помогают младшим. Мастерство всегда передается из рук в руки. Хотя, конечно, не обязательно к мэтру ходить — можно просто книжки читать, а общаться со сверстниками. Хотя лучше и то, и другое, и третье разом. Тут нет общих рецептов. Стартовой площадкой может оказаться и лито, и форум в Липках, а то и просто заваленный рукописями редакционный кабинетик, вроде того, что был в “Новом мире” во времена Чухонцева, где вечно толклись стихотворцы всех возрастов» (Алексей Алехин, «Арион» № 3/2007). Рецептов действительно нет. Лито, которые создавались в советское время при домах пионеров, домах культуры и некоторых вузах, тоже были разными. Некоторые были довольно известными. Лито при ленинградском Горном институте, которым в конце 50-х руководил Глеб Семенов. Или студия «Луч» при МГУ, которую с 68-го бессменно возглавляет Игорь Волгин. Сегодня лито (или семинары, или как еще они называются) — жанр, похоже, исчезающий*. Что-то, правда, есть... Ежегодный семинар прозы и поэзии при московском лицее № 1502, его ведут Дмитрий Веденяпин, Леонид Костюков и Алексей Кубрик. Лито при музее Горького в Казани (Алена Каримова). При Белгородской государственной детской библиотеке (Валерий Черкесов). Что-то интересное наверняка можно разыскать и еще (хорошо бы сделать отдельный обзор на эту тему). Литинститут и упомянутый «Липкинский» форум — тоже отдельный разговор, писать об этом сейчас не буду: тут уже начинается вопрос преподавательских методик. Важны не столько конкретные формы и рецепты, сколько «доступ к литературной среде»** (естественно, профессиональной, а не любительской). Сама возможность общения «младших» и «старших» поэтов и менее «продвинутых» младших — с «более продвинутыми». Писать стихи можно научиться и самостоятельно; стать поэтом — только в общении с другими «всамделишными» поэтами. Было бы желание. «Мы дорожили личным, бытовым общением с мастерами, где крупицы опыта доставались нам как бы походя, но где учились мы и “образу поэта” — широте, открытости, способу проявления эмоций, обращению с людьми, щедрости...» Это из воспоминаний Давида Самойлова о временах его литературного дебюта (конец 1930-х), когда он ходил к Сельвинскому и Луконину. Сегодня такой пиетет, похоже, ушел в прошлое. Есть «мастера», есть и желание учить, делиться опытом. Сложнее — с желанием учиться. Происходит это, судя по всему, не только в поэзии. «Сегодняшние педагоги по актерскому мастерству в разных вузах говорят одно и то же: у молодых артистов исчез институт кумиров. Они не хотят никому подражать, у них в голове нет такого формата театра, которому они хотели бы следовать. Все они хотят делать свой собственный театр» (Павел Руднев, «Октябрь» № 8/2015). Отсюда же рукой подать до фразы Евгения Ермолина, с которой я и начал очерк: о том, что теперь «каждый сам себе поэт». В «Альтисте Данилове» Орлова (1980) было вскользь брошено о молодежи, «получившей телевизионное воспитание». Недавно слышал — «человек, воспитанный айпадом». И иронии в этом не почувствовал. Кто-то, возможно, сочтет это брюзжанием. Но недовольства или раздражения здесь нет: поэзия всегда «не ко времени», всегда происходит вопреки. Я лишь пытаюсь понять, вопреки чему она происходит сегодня. Воздух времени изменился. То знание, которое получали в семье — от родителей и прочей родни, в школе — от учителей, в профессии — от мастеров, теперь приходит легким движением перстов по сенсорному экрану. Я не берусь оценивать, хорошо это или нет. Для каких-то профессий и видов деятельности, вероятно, хорошо. Для поэзии — не уверен. Дело даже не в долгосрочной памяти, о которой говорил выше*. Дело — в несводимости поэзии к «информации о поэзии». Ни к гигабайтам поэтических текстов (даже очень хороших), ни к тому, что было и будет о поэзии и поэтах написано (даже замечательными критиками и литературоведами). Ни к «постам» и «комментам» обитающих в социальных сетях стихотворцев (даже известных). Поэзия — и тут я с Евгением Ермолиным отчасти соглашусь — действительно способ существования (только не «всех и каждого»). И как способ существования виртуально не передается. Только «вживую». Поэзия как вид любительского творчества (досуга, «самовыражения») держится массами. Поэзия как часть литпроцесса — десятками, даже сотнями. Поэзия как искусство — единицами. Тысячи юных стихотворцев желают быть «сами себе поэтами», без менторов, редакторов и злобных критиков. Без утруждения себя чтением поэтической классики в объеме, превосходящем школьные или университетские программы, и без отслеживания того, что печатается в серьезных литжурналах. И они и останутся «сами себе поэтами». Что же касается единиц... Единицы — в любом поколении — будут (непонятно почему) любить в школе именно ненужные, «лишние» предметы. И — опять же непонятно почему — заучивать наизусть целые страницы «устаревшей» классики. А начав писать стихи, не станут выкладывать их с пылу с жару в «сеть» и тешить авторское самолюбие урожаем «лайков». А будут отыскивать судей построже, а стихи — опять же по неясной причине — предлагать в толстые журналы, публикации в которых приходится ждать порой год и больше, и где сама публикация не приносит мгновенной «славы»... Гарантии, что и из этих единиц вырастут в будущем крупные поэты, тоже нет. Но другого, более короткого и простого, пути в серьезную поэзию не открыто. ____________________________________ * В рассказе Драгунского «Тиха украинская ночь» географичка (в экранизации ее блестяще сыграла Лия Ахеджакова) втолковывает Дениске «правильное» понимание поэзии: «В этих двух, как бы ничего не значащих словах Пушкин рассказал нам, что количество выпадающих осадков в этом районе весьма незначительно, благодаря чему мы и можем наблюдать безоблачное небо. Теперь ты понимаешь, какова сила пушкинского таланта?» * Удовольствие, конечно, удовольствию рознь. Речь в данном случае об удовольствии особом, связанном с чтением поэзии. Как, например, вспоминала об отце Л.К.Чуковская: «...Поэзия смолоду и до последнего дня была для него неиссякаемым источником наслаждения. Стихи он читал постоянно и всегда вслух. ...На страницах своих сочинений он не раз говорит, что смолоду привык “упиваться стихами”. Упоение заразительно. Наверное, потому и мы упивались, слушая, как он упивался, произнося». ** В американских школах, как показал М.Гронас, благодаря усилиям «прогрессистов» заучивание стихов наизусть ушло давно («Новое литературное обозрение» № 114, 2012). * Хлебников окончил знаменитую 3-ю мужскую гимназию в Казани. Д.Бурлюк — сумскую Александровскую гимназию. Б.Лифшиц — Ришельевскую гимназию в Одессе, которая, как он вспоминал, была «классической больше, чем это требовалось». Благодаря чему будущий футурист уже в юности мог переводить Горация «размерами подлинника». ** Тарковский (1907)... Твардовский, Берггольц (1910)... Некрасова (1912)... Симонов (1915)... После 1880-х — 1890-х, когда чуть ли не каждый год рождалось по четыре-пять будущих первоклассных поэтов, — не густо. Можно, конечно, сделать скидку на Гражданскую войну. Но почему тогда более страшная и кровавая война, Отечественная, не «помешала» состояться огромному числу замечательных поэтов, родившихся в довоенные тридцатые? * Вышедшему в 1803 году в прекрасном переводе Ивана Мартынова (снабженном в примечаниях примерами из Ломоносова, Державина, Дмитриева и Княжнина). ** Н.М.Азарова, К.М.Корчагин, Д.В.Кузьмин, В.А.Плунгян и др. Поэзия. М., 2016. *** В обсуждении на сайте электронного журнала «Лиterraтура» № 85, в спецвыпуске № 4 «Вопросов литературы» (см. сайт журнала) и отдельной рецензией — в журнале «Октябрь» (№ 9/2016). * Тут, конечно, нужны социсследования, но обнаружить их не удалось; полагаюсь на собственные наблюдения. * Исчез и другой не менее важный институт: рецензии-ответы из журналов, куда начинающие авторы отправляли свои стихи. И — учитывая тот скудный паек, на котором журналы сейчас сидят, — вряд ли возродится. ** О чем недавно — на примере того, что происходит в Ростове-на-Дону, написал Владимир Козлов («Новый мир» № 3/2016). * Хотя именно из суммы — точнее, «грибницы», переплетения — индивидуальных «долгосрочных памятей» и состоит культура.
|
