|
ГОЛОСА
№4, 1995
Владимир Голованов
МОРСКОЙ ПУШКИН
Проснулся Пушкин. Входит няня:
«Ну, что, закончен Годунов?»
«Ах, нянюшка, почти готов.
Да что-то, видно, Бог не с нами.
Вели седлать». Без лишних слов
Она выходит. Над холмами
Закат за окнами багров.
Без напряженья лишних сил
Скакун понес лихую ношу.
Он нес и думал: «Нет, не сброшу!
Хотя бы царь меня просил».
Еще не зная ничего
Спала Наталья Гончарова.
Сестра вбегает: «Ах, здорово!
Как?! Ты не знаешь ничего?
Тебе в гаданье на суфле
Судьба арапа насулила!»
Наташа села: «Это мило.
Проверь коленный мне рефлекс».
В порядке нервы у нее,
Лицо и тело. Стать прелестна.
И жизнь легка и интересна...
Ужо, французское жулье!
И поднимает пистолет
Наш светлый гений в снежный полдень, —
Дантесу судорога в морде
Свела все лучшее на нет.
И за поруганных сирот,
За белорусские болота,
И за отторгнутый с чего-то
Наш Порт-Артур, за весь Морфлот,
И за введение цензуры,
И за обман на склоне лет
Отец родной литературы
Поднял ТТ на тэт-а-тэт.
Да, он любил Карамзину!
И Анну Керн, и ту Палашу
Лицейскую. Но в эту кашу
Не путай верную жену!
«Не трогайте мою жену, —
Сказал, — не трогайте Наташу».
За честь, за верность, за мечты,
За жизни правду вечно новой,
За тень случайной красоты
На бедной девке припортовой...
Иначе кто еще за нас,
Как не поэт — питомец воли!
Любил он Родину до боли.
Обойму кончил и угас.
• • •
Там, где я нынче садоводствую,
(Четыре года с торфом бился —
То завывая, то немотствуя,
То, вообще, один напился...)
Там есть и грядки огородные —
Без шума мира, гула злобы,
На денежки мои — народные —
Ращу, что тут и не росло бы,
Когда б не руки эти потные,
Не стяжки, патрубки, не стружки,
Не губы высохшие, жмотные
На фотографии подружки.
И каждый вечер, в час назначенный —
Иль это только снится мне —
Приходит прадед раскулаченный
С кровавой раной на спине.
И, порождая мысли грустные,
Не бродит ночи напролет, —
Потрогает вилки капустные
Остатком пальца и уйдет.
А я коптильню оборудовал —
Коптит вовсю моя коптильня!
Напрасно дед мой власть поругивал —
Коптятся гузки, грудки, крылья...
Дымок языческий пытается
Сливаться с красками заката,
И в нежный цвет переливается
Что было курицей когда-то.
А дамы — мне сосадоводницы —
Визжат, а кто и заорет...
Они такие греховодницы —
Расставят ноги и вперед!
А после яблочки рождаются —
Почти похожи на детей.
И этим мысли подтверждаются
Неподтверждаемых идей.
• • •
В тесноте, да не в обиде
Фараону в пирамиде,
Только сроки не скостят.
Но зато и не продолжат,
Только новеньких положат.
Кошки птичками хрустят.
В штреках вентиляционных
Слабым светом глаз лимонных
Манят ласточек и сов.
Вот приметы душегубок:
Серп хвостов и спазмы губок,
Сладострастный скрип усов.
Отольются кошке слезки —
Снова вырастут березки,
Фараон возьмет горшок,
И, ножонками ступая,
Будет плакать боль тупая
Где-то около кишок.
Все на свете для чего-то:
Матерь любит обормота,
Обормот сжигает храм.
Матерь раз уже стояла
У предкрестья — значит, мало —
Снова падает к вихрам.
Фараону фараонка тоже выведет ребенка
Прямо к трону — он стоит.
И священного котенка для священного ребенка
Фараон ему дарит.
Некто — маленький создатель,
Пирамиды созерцатель
Слышит шорох крыл в ночи.
Переможется унылость,
Возвратится легкокрылость.
И, уж ладно, помолчи...
В этом мире все из воска —
Был киоск и нет киоска,
Что об этом говорить.
Фараоны, фараонки
Шлют нам длинные пеленки,
Больше нечего дарить.
В сердце вдавят пирамиду,
Поживешь еще для виду,
Задыхаешься живешь,
Все кого-то ждешь с ответом,
А зачем писать об этом?
А затем, что меньше лжешь.
А что кому суждено
Тому и будет оно.
|
