 |
ПРОЗА ПОЭТА
№4, 1995
Игорь Шкляревский
ЗОЛОТЫЕ КРУГИ НА ВОДЕ
(Из истории нахлыста)
Нахлыст — это снасть аристократов, придуманная пастухом...
Он пас коров на берегу реки и заодно пытался наловить форелей, но вода была прозрачной, осторожные форели видели рыболова и пренебрегали насадкой. Вечером он гнал коров домой и его осенило. Неизвестный античный пастух сплел из конского волоса коническую леску — скопировал кнут, чтобы дальше забросить кузнечика или муху. Приманка с крючком улетела на середину реки!
Это было во времена Вергилия, в последнем веке до новой эры, а во времена Апулея уже ловили на искусственную мушку, о чем свидетельствуют тексты развитых народов Средиземноморья.
Великий Древний Рим принес в Европу просвещение, водопровод, культуру быта, первые законы рыболовства и много утонченных наслаждений, среди них был нахлыст.
В 1468 году вышла первая в Европе книга по спортивному рыболовству «Boks of St Alban's», написанная настоятельницей монастыря St Alban's Юлианой Бернерс. В этой книге монахиня-удильщица впервые описала 12 видов мушек.
Второе описание мушек для ловли форелей оставил нам швейцарский врач, филолог и теолог Конрад Гесснер (1516 — 1565).
В середине XIX века нахлыстом ловили короли и принцы, лорды, пэры, фермеры. Семейные традиции любительского рыболовства окрепли в Англии и переплыли через океан.
В России впервые упоминания о ловле нахлыстом относятся к прошлому веку, русские дворяне предпочитали охоту, да и реки нашей средней полосы — тиховодные, не лососевые. У нас ловили упрощенным нахлыстом: ореховое длинное удилище, обыкновенная леска без поплавка и крючок с нанизанной на него поденкой или мухой. Нахлыст моего детства, или «ловля на свист» — рассекая воздух, гибкое удилище издавало вибрирующий звук, поэзия этой ловли имеет свою печальную неповторимость — я был свидетелем ее заката. Мое речное детство совпало с последним десятилетием бионической эпохи поденок и майских жуков.
В зеркальной воде отражались развалины. Разбитые заводы еще не отравляли воздух и реку. Миллионы весенних бабочек-поденок вылетали из теплых луговых канав, они застили небо, щекотали лицо и виски, заполняли воздух детства нежным шорохом полупрозрачных крыльев. Мы собирали их деревянных лестницах, на сваях и на досках ледорезов, с утра и взрослые и дети стояли по колено в воде и с песчаных отмелей ловили на поденку ельцов, уклеек, голавлей.
Чуть свет я убегал из города, там оставались крысы, коммуналки, помойки с мерзким запахом разрухи, а на реке был праздник — лёт поденки! Свистели ореховые удилища. Блестели глаза людей. Рыбы жадно хватали поденок, падающих на воду, и вся река бурлила. На золотых днепровских плеcax расходились тысячи кругов. От пояса тянулась нитка, на ней извивались серебристо-синие уклейки, за день я налавливал их больше сотни и радовался — хватит и отцу, и матери, и брату. Вечером я выходил из воды, о, мои ноги... Их сводила судорога, я смеялся — они не слушались меня, я падал на песок и растирал бесчувственные ноги, гибкие детские мышцы отогревались, хотелось есть, и я бежал домой с трепещущим уловом. Удилище, чтоб не усохло и не очерствело, я до утра закапывал в сырой песок, на руках и на штанах в лучах заката сверкала чешуя...
Мать оставляла мне картофельные теплые оладьи и тарелку с поджаренными уклейками — мой вчерашний улов... Насытившись, я засыпал на стулe, в глазах плескалась золотая свиль, вниз головой стояли рыболовы, забрасывая лески в отраженные развалины и облака, я просыпался и приказывал себе проснуться до рассвета, чтобы не заняли мое любимое место на песчаной косе... По лунному свету в окно залетали поденки и садились на старую карту Европы, закрывали Париж, и Стокгольм, и Берлин, карта шевелилась и шуршала, всю Европу закрывали бабочки-поденки! Я засыпал счастливый...
Навсегда исчезли майские жуки и серые бабочки детства. Редко где разбегается круг от всплеснувшей плотвы. На стене висит пожелтевшая карта, когда-то купленная отцом, чтобы прикрыть наши голые стены. Пустая.
Смотрю на дорогое нахлыстовое удилище, подаренное мне Никитой Михалковым, на роскошную коллекцию искусственных мушек, смотрю и думаю о том, что ненадолго человечество переживет своих наивных рыболовов.
• • •
Вода смотрела мальчику в глаза,
испуганно моргая тростниками,
прошла гроза и не было людей.
На сиротливой отмели печальной,
забыв себя, сидел он перед ней,
худых колен уже не отличая
и онемевших пальцев от песка.
Вокруг него дрожали отраженья:
какой-то мальчик, ивы, облака.
Оцепенев, он смутно вспоминал
себя — еще до своего рожденья,
смотрел на убегающую воду
и радостно ее не понимал...
А за рекою солнце угасало,
в песке блестела мокрая слюда,
блестела банка ржавая с червями, —
и нищим светит радость иногда.
Сквозь облака ему светила радость!
И мальчик прятал удочку в песке,
чтоб не засохла и не очерствела.
В глаза вода вечерняя смотрела.
Бежал домой голодный, налегке.
Вставало солнце — он бежал к реке.
Его насквозь просвистывали птицы,
его рубахой хлопала гроза.
Вода смотрела мальчику в глаза...
|
|
