|
ПАНТЕОН
№3, 1995
Маргарита Ивенсен
«ТЫ В КОМНАТУ ВОЙДЕШЬ, МЕНЯ НЕ БУДЕТ...»
Маргарита Ивенсен (1903—1977), моя мать, была известна как детский поэт, автор стихов, песен и радиопередач.
Мало кто знал, что она писала не только детские стихи. Человек замкнутый и требовательный к себе, она не стремилась открывать душу и тем более публиковать написанное. Даже читать свои стихи друзьям и коллегам, как это обычно принято у поэтов, было ей несвойственно.
Незадолго до смерти просматривая свой архив, она беспощадно уничтожила почти все стихи.
Мы с сестрой собрали уцелевшее. Имеем ли мы право это печатать — было для нас предметом многолетних сомнений. Но прошло слишком много времени, и мы все-таки решились на публикацию.
Боясь своей дочерней пристрастности, обратились мы к Иосифу Бродскому, чье мнение для нас было решающим еще и потому, что Маргарита Ивенсен чрезвычайно высоко его ценила.
Все, что нам удалось собрать из стихов, включая неоконченные отрывки, мы послали Бродскому вместе с фотографией мамы.
В своем ответном письме ко мне Иосиф Бродский пишет: «...Среди стихов Вашей покойной матушки есть несколько стихотворений совершенно замечательных». И далее: «...Трудно предположить, что человек с таким качеством стиха действительно мог уничтожить свои произведения (наверное, не все написанное ею было «в столе». С кем-то она должна была этим делиться)...»
Иосиф Бродский советовал мне поискать мамины стихи за пределами дома.
«...Поверьте мне, именно уважение к автору «Вступления», к человеку, написавшему:
Ты в комнату войдешь — меня не будет.
Я буду в том, что комната пуста...
к женщине с совершенно замечательным лицом, именно уважение диктует мне эти соображения».
Так Иосиф Бродский оканчивает свое письмо.
Увы, к сожалению, ничего больше найти не удалось.
Часть стихов я решаюсь опубликовать.
Агда Шор
МАРГАРИТА ИВЕНСЕН
• • •
Люблю заглядывать тайком в чужие окна
Для этого нужны: закатный луч,
Весна, Арбат и твердое сознанье,
Что в душу собственную лучше не смотреть.
Брожу тогда по старым переулкам,
(Где в желобах — бескровный одуванчик)
И взглядом ненасытным обиваю
Доступных подоконников пороги.
На них такие умные предметы,
(Почти не измененные в веках),
Как будто в сумерках на тихую картину
Голландской школы смотришь в Эрмитаже:
Копилка глиняная. Высохшая верба
(А прутики с налетом голубым
Напоминают палочки ванили
В стеклянной банке с пробкою притертой),
Грибок для штопки. С крышкою граненой
Чернильница. Котенок на тетради
(Прикрывший хвостиком таблицу умноженья)
И бритвенный прибор холостяка.
И долго я смотрю на трупик мыла
В жестянке из-под звонких леденцов,
На кисть, уставшую касаться подбородка,
И на стальную бритву...
1930—35
• • •
Я рада осени, тому, что дни короче,
Что слаще яблоки, что скошена трава,
Что даже самые холодные слова
Теплеют в сумраке дождливой, долгой ночи.
• • •
...Вести подсчет своим потерям
Под известковым завитком...
Улиткой медленной и серой
Вползает осень в тихий дом...
• • •
Припасть к столу, как припадают к праху,
И, вороша горячую золу
И облачившись в смертную рубаху,
Припасть к столу. К рабочему столу.
1973
• • •
О летняя тоска воскресных вечеров
в предместьях города! Багровых на закате
фабричных труб тоска. Тоска его акаций
и в цвет заката — розовых коров.
Безрадостная скука пустырей,
в кустах репейника и пепельной полыни,
отхожих мест зловонное унынье,
щелястые хибарки без дверей.
1935
• • •
Плетень опутан сплетней повилики,
И от соседа узнает сосед,
Что в том саду зацвел шиповник дикий,
А в этом расцветает бересклет.
• • •
Что, воробышек, что, нахохленный?
Уж не тебя ли я крошками потчевала?
Вот и кончились мои похороны.
Земля — наизнанку. Все кончено.
Есть мне теперь, где приютиться,
Все мне теперь навеки простится,
К мертвым сердце у всех отходчиво.
Только земля слухом полнится:
«Кто в могиле, — покойник? покойница?»
«Кто его знает! — Был человек»
Все покрывает земля да снег.
• • •
Ты в комнату войдешь, — меня не будет.
Я буду в том, что комната пуста,
Что зов твой — самый добрый, самый нежный,
Останется впервые без ответа:
Заговорит с тобою немота.
Но как лады поломанной свирели
Все пробует рука, с надеждой тщетной
Услышать строй навек умолкшей песни, —
Так снова позовешь ты. Но в ответ —
Молчанье. Вслух, быть может, вымолвишь:
«Проклятье!» И на это не отвечу.
Заплачешь ты, а я... не подойду.
Впервые... И тогда,
Тогда лишь ты поверишь,
Что нет меня, что нет меня навеки, —
Что нет меня навеки на земле.
1970
|
