 |
ГОЛОСА
№4, 1998
Дмитрий Бушуев
ДОКТОРЪ РЕДЛИХЪ. МОСКВА
Докторъ Редлихъ. Москва.
Но Москва-то давно не Москва —
вырастала Кремлями, а все-таки не доросла,
но корнями сильна, коренилась, корой обросла.
Не церковничаем.
На Тверской припаркуются два “ягуара” —
что за странная пара?
Крокодиловой кожи портфель, золотые часы
и “Шанелью” пропахла шинель,
на горбатом носу рэи-бэны,
только он не еврей.
— Доктор Редлих, тридцатая осень!
Посмотрите на небо — пасутся небесные лоси,
как в Британии нашей, куда я уехал навовсе,
только не насовсем.
Я скучаю
по серпам, молоткам и колосьям,
по большим монументам, неважно кому или где,
лишь бы прапорщик взращивал папоротник на голове,
чтоб считали меня непроверенно-благонадежным.
Я люблю
оружейное масло и скрип черной кожи,
и породистый рык в кабинете, приказов оргазм,
подмешавший в спиртное теченье других протоплазм, —
так жена генерала хотела бы на ночь в казарму,
так ребенка ведет огонечек к цыганскому табору...
Запрещенные зоны.
Гулаги в моей голове.
Доктор Редлих идет по Москве, а точнее шагает
и ведет за собой на цепях золотых: попугая,
муравьеда, гориллу, шакала, пантеру, вампира,
всюду пальмы растут, а подростки торгуют инжиром
и кокосовым маслом, и звезды у них на чалмах!
В то же время вокруг Торжество Православья,
литургии Открытого Неба, оленьи рога
у пехоты на касках. На танке стоит Патриарх.
По Цветному гуляют пожарники и скрипачи...
(если понял — молчи, я и так рассказал слишком много,
я просулся в отеле “Савой”, мне приснилась дорога
с бриллиантовой пылью, в созвездиях и орденах,
мне приснился медведь с красным флагом
и девочка с флейтой).
Подмосковная осень:
30 градусов по Фаренгейту.
...дай мне шприц с теплым жиром созвездий,
с африканскою спермой и чудом московских предместий —
дух лосиноостровский, останкинский, радость моя!
Вот я мальчиком стал.
В старых кедах бегу по Арбату
и с дождями жую облака, точно сладкую вату,
и разбита губа — привкус крови, притока, потери,
так легко прохожу сквозь зеленые, красные двери —
там опять облака, и другая Москва, и Арбаты,
и в коронах алмазных небесные, что ли, солдаты...
Рать небесная, вечная,
светлая юность моя.
На Садовом кольце
изменился в лице.
День смеркался.
Пожар на луне.
Доктор Редлих машину ведет осторожно.
Шуршим по аллее.
“Ягуар” проезжает по залам ночной галереи,
инфракрасные фары по заячьим рыщут следам.
Пахнет розами и валидолом. На заднем сиденье
арлекин автомат заряжает мороженой вишней —
на стекле написал “Сон России” губною помадой, —
это осень кладет все стихи в золотые оклады,
сыплет жемчугом скатным, опалами и бирюзой,
и в стремительных молниях гонит коней над Москвой,
это время такое, но сроки еще не известны.
Лица лезвиями изрезаны.
Гаснут всполохи подо льдом.
И другое: в Россию летят пароходы, плывут самолеты,
племена иностранные, разные птицы и звери,
даже чуждые нам элементы проходят сквозь щели,
ведь у нас хорошо — патриархи, усадьбы, сирень
и грибные места, и места, что не столь отдаленны,
и на дереве каждом прибиты кресты да иконы,
и румяные батюшки крестят солдатских детей,
а сказать по-простому: работай, живи, богатей,
проявляй уважение к русской одежде и нравам.
Вон на небе играют Чайковского. И самолеты
опыляют поля, города или просто деревни,
чтобы всяких таких паразитов, жуков колорадских
истребить однозначно. И летчицы наши — орлицы!
...сам становишься демократичным вполне, но с условьем,
что мне в красной пилотке дадут прошагать по Тверской,
чтоб старушки из окон бросали сирень и конфеты,
и со мной обнаженный Гермес с виноградной лозой —
будем проще, свободней.
Давайте купаться в фонтанах.
— Доктор Редлих, взгляните, какая страна прорастает!
Евразийская кость, контрапункт азиатского рая —
дух лосиноостровский, останкинский, радость моя...
Хорошо пить Россию с полынью, с березовым соком,
на зеленых шарах уноситься с воздушным потоком,
петь протяжные песни, да и просто дышать — хорошо.
Диснейленд Подмосковья, к тебе ли с пушистой куницей
я бежал по Европе (и меня принимали за птицу!),
доктор Редлих писал из Берлина:
“... в Москве — красота!
Там фонтаны шумят. И кумыс голубой всем задаром
раздают от души в мономаховых шапках татары,
если глаз потеряешь, то вставят искусственный глаз!”
Золотой броневик
нас у леса настиг,
и сказали солдаты:
“Привет!”
Я иду по Москве и, наверное, жизнью доволен.
Пролетарская ночь в черепах золотых колоколен
пахнет ржавой полынью, и осень несет парики.
По реке проплывают баржи. И в ночи серебристой
на виндсерфинге мальчик бежит по волне, как жар-птица,
и пожары горят над моей инфракрасной Москвой.
— Доктор Редлих, что делать мне с детством, с озонной дырой
в моей памяти? Я воплотился до развоплощенья,
я Италию видел и принял другое крещенье —
так плесни двести грамм мне в карман или просто убей...
Докторъ Редлихъ. Москва.
Новый город растет из пробирки —
свежевыкрашен,
выметен,
выстрижен сенокосилкой.
И изломанный зонтик на черных ступенях лежит...
|
|
