 |
МОНОЛОГИ
№1, 2018
Андрей Пермяков
ВРЕМЯ АНТОЛОГИЙ, ИЛИ МЕЧТА ОБ ИДЕАЛЕ
Антология — это отбор, это канон, это организация вкуса. М.Л.Гаспаров Апелляция к авторитету (она же — аrgumentum ad verecundiam) уже не первую сотню лет считается сомнительнейшим из методов полемики. Вот мы и начнем с таких слабых посылок. То есть с обращения к людям, чьи мнения о поэтических антологиях кажутся нам важными чрезвычайно. Сравнительно недавно Олег Юрьев так рассказал о своем знакомстве с текстами одного забытого в советское время поэта: «В середине 1980-х годов попала мне в руки легендарная “Русская поэзия XX века: Антология русской лирики от символизма до наших дней”, именуемая в литературном обиходе попросту “Ежов и Шамурин” — по именам составителей. Уже не помню, каким точно образом она попала в эти дрожащие от счастья руки — скорее всего, дал кто-нибудь из приятелей, на пару дней и по секрету от родителей. Такие книги обычно из дому не выносились — чересчур редки и чересчур нужны... В антологии было много всего увлекательного, но двенадцать стихотворений некоего Тихона Чурилина меня ошеломили — совсем неизвестные мне стихи самого высшего качества!» И далее в примечаниях: «Сейчас у меня на руках факсимильное издание — М.: АМИРУС, 1991. Существуют, вероятно, и другие. Всякий, интересующийся русской поэзией ХХ века, обязан держать эту книгу если не под подушкой, то хотя бы на тумбочке у кровати»1. А вот несколько более ранний отзыв Леонида Костюкова на переиздание в России известной антологии эмигрантской поэзии: «“Якорь” оставляет впечатление антологии без лакун (что вроде бы невозможно). То есть все золотые имена списка (от Бунина и Ходасевича до Набокова-Сирина и Поплавского). Да и выбор стихов внутри одного поэтического имени безупречен. Не убавить. Ну, прибавить-то хочется, но ведь приходилось исходить из заданного объема. Скажем так, стихотворения, без которых не мыслится этот поэт, как правило, есть... Если чуть понизить пафос, мотивировка переиздания “Якоря” может быть такая: прошли десятилетия, все утряслось, устоялось, случайное отпало, пора выложить антологию русской зарубежной поэзии 20-х — 30-х годов. Вот дела, да она уже составлена, осталось только откомментировать ее отсюда, дополнить откликами, рецензиями, перепиской»2. Налицо логическое противоречие: в первом случае важным достоинством антологии названа возможность обнаружить в ней совершенно неизвестного автора, а во втором декларируется необходимость того, чтобы корпус текстов соответствовал читательским ожиданиям. Естественно, при обоих подходах речь идет о квалифицированном читателе. Причем о квалифицированном читателе поэзии, принадлежащей определенному, пусть и значительному, пространственно-временному промежутку; поэзии, оказывающей непосредственное влияние на ныне действующих авторов. Понятно, что к антологиям, допустим, средневековой китайской поэзии или более экзотических литератур требования будут совершенно иными. Мы начали именно с этих собраний отечественной литературы не случайно. Продолжим цитировать уважаемых литераторов: поступать таким образом иногда эффективней и проще, нежели множить сущности, прибегая к собственным формулировкам. Да и что плохого в обилии цитат при разговоре о таком, в сущности, компилятивном жанре, как антология? Именно две упомянутые выше книги Данила Давыдов привел в качестве своеобразных эталонов жанра: «Есть поэтические антологии, ценные исключительно своим наполнением, текстами, помещенными в них, — и есть антологии будто бы самодостаточные, являющиеся литературными памятниками как целостность. Таково собрание Ежова и Шамурина (1925), таков “Якорь” (1936) Адамовича и Кантора...»3. Конечно, время в определенной мере корректирует восприятие даже таких, уже классических, в сущности, сборников. Причем направления коррекции могут быть весьма разнообразными. К примеру, пожелание Олега Юрьева о необходимости присутствия антологии И.С.Ежова и Е.И.Шамурина на каждой литературной тумбочке легко выполнимо: книга эта доступна и в букинистических магазинах, и на множестве специализированных сайтов. Все-таки тираж переиздания — 50 000 экземпляров — вполне соответствует количеству жителей нынешней России, интересующихся поэзией более или менее глубоко. С другой стороны, антология «Якорь», казавшаяся идеалом, обнаруживает собственные несовершенства. Пусть неизбежные, однако приметные. Например, в ней представлены четыре поэта, проживавшие тогда в Китае. Точнее — в Харбине. Значимость выбранных имен вопросов не вызывает: Арсений Несмелов, Валерий Перелешин, Алексей Ачаир, Николай Щёголев. По крайней мере первые двое из них давно вписаны в историю русской поэзии достаточно крупным шрифтом. Но только вот вышедшая в 2001 году антология (вновь этот неизбежный термин!) «Русская поэзия Китая» содержит стихи пятидесяти восьми авторов. Конечно, далеко не все из них равноценны, и все ж отсутствие уже умерших ко времени выхода «Якоря» Леонида Ещина, Георгия Гранина или находившегося в раннем и, увы, кратком расцвете своего таланта Николая Петереца бросается в глаза. Конечно, этот факт ни в коем случае не свидетельствует об ангажированности или непрофессионализме составителей упомянутого тома, упреки подобного рода были б смешны. Напротив: «Якорь» в точности отражает представления людей, очень любивших, прекрасно понимавших русскую поэзию, людей, давших точнейший снимок этой поэзии. Снимок, сделанный из Берлина в 1936 году и до сих пор не сильно поблекший. В связи с этим возникает вопрос: насколько в принципе возможна поэтическая антология, не теряющая актуальности на протяжении восьми десятков лет и при этом охватывающая более значительные масштабы поэтических времен и пространств, нежели упомянутые выше книги? В поисках ответа попытаемся формализовать признаки антологии как самостоятельного жанра. Происхождение названия «антология», хочется думать, общеизвестно. Оно происходит от греческого слова, означающего примерно «собрание цветов». Однако в нынешнем своем звучании термин этот не особенно древен. Возник он в XVII веке, в Англии, при издании сборника эпиграмм, составленного Мелеагром из Гадары восемнадцатью столетиями ранее. В оригинале сборник назывался «Стефанос», то есть «Венок». И вот так, в чуть измененном виде, но с сохранением флористических коннотаций, эта книга сделалась родоначальником жанра. Нет, безусловно, разнообразные хрестоматии, извлечения, сборники составлялись всегда, но для более или менее внятного определения этой литературной формы ей следует присвоить имя. В чем же именно состоит особенность антологии в сравнении с иными собраниями такого рода? Вновь обратимся к мнению Л.Костюкова. Мы вообще часто будем упоминать его в этой статье. Хотя бы потому, что он и Д.Кузьмин еще в самом начале текущего века затеяли на страницах журнала «Арион» интересный разговор о перспективах антологий4. Да и сами причастны к составлению некоторого их количества. Итак, по мнению Костюкова, высказанному им в упомянутой работе, «очевидно, что по “степени избранности” текстов антология занимает крайнее место в ряду, где другое крайнее место занимает, например, восьмая книжечка стихотворений некоего поэта Верлиброва, изданная малым тиражом...» Выходит, базовыми достоинствами антологии признаны полнота, объективность и расчет на условно-рядового, непрофессионального читателя: не критика, не поэта, не редактора. И предельной целью антологии должно стать расширение круга этих любителей поэзии. Процитируем Костюкова дальше: «Мне кажется, что в основу отбора должен быть заложен этот самый иной, посторонний взгляд. Предусмотрен скорее невнимательный и уж никак не ангажированный внешний читатель. Составитель может попытаться сфокусировать его внимание — но не дешевыми масскультурными ходами, а концентрацией качества текста...» Однако в данном случае речь идет о почти идеальном, абсолютном подходе. Порою же необходимо решать задачи более локальные. Оттого в параллельной статье Дмитрий Кузьмин перечислил виды антологий, работающих, условно говоря, по секторам. Классификация включала «антологии знакомства», «антологии расширения», «антологии целого», «антологии части», «антологии темы», «антологии направления», «антологии частного вкуса», «антологии проблемы». К каждому из вариантов были представлены более или менее убедительные примеры. Позднее Юлия Подлубнова предложила еще варианты «антологий-альманахов» и «антологий-хрестоматий»5. Все это, конечно, хорошо и мило, но порой некоторые из перечисленных подвидов по своему статусу уж слишком близко подходят к упомянутому выше гипотетическому «восьмому сборнику поэта Верлиброва». В том смысле, что рассчитаны они на заранее определенную аудиторию. На своих, проще говоря. Ну вот вышли в 2002—2003 годах две книги, неплохо представившие стихи тогдашних «тридцатилетних» — Амелина, Тонконогова, Воденникова, Леонтьева, Полякова, ушедшего уже Рыжего... Первый сборник носил название «001», второй — «10/30. Поэзия тридцатилетних». Первый в подзаголовке был поименован «альманахом», второй — «антологией». И в чем разница? В подобном размывании границ не было б ничего плохого, имей мы эталон русской поэтической антологии. Здесь можно множить литературные аналогии из самых разных областей. Припомнить, допустим, «Желтых королей» Владимира Лобаса. Мол, в Нью-Йорке ты можешь зарабатывать частным извозом сколько хочешь, но есть идеал: желтый кэб с жестяным номером, выданным много лет назад. Он — правильное такси, а прочие — подражатели. Или вот Г.К.Честертон в рассказе «Диковинные друзья» пишет, что эксцентрика имеет смысл лишь тогда, когда есть центр. Так и с антологиями: получи мы некий безусловно уважаемый самыми разными литераторами образец, мы б тому образцу могли подражать, развивать его. Или наоборот — отталкиваться. Но так или иначе шкала качества обрела б точку отсчета. Конечно, подобных точек может быть и несколько. Увы, но долго появление подобной антологии в России было попросту невозможным. Тому масса причин. Очевидная и самая легко обнаруживаемая — официальные цензурные запреты, покрывавшие собой в том или ином виде едва ли не весь период российского книгоиздания. Хотя сводить всю проблему к ним было б слишком просто. Во-первых, самые разнообразные неофициальные круги отвечали литературе, признаваемой государством, взаимной нелюбовью. Уже ближе к финалу советской власти, в апреле 1978 года, в Лозанне проходил весьма представительный симпозиум, организованный факультетом словесности Женевского университета и Швейцарской академией славистики. Тема была заявлена следующая: «Одна или две русских литературы»? Итогом собрания стал осторожный консенсус о потенциальной возможности единения, но перспективы этого консенсуса были отнесены в неопределенное будущее. Аналогичным образом представители и декларируемые наследники различных направлений нашей неподцензурной литературы любили отрицать какую-либо ценность для отечественной словесности авторов публикуемых. Но политическое или пространственное разделение не обязательно оказывается главным. Огромные пласты российской словесности просто не были изданы. Скажем, на долгие годы у нас была прервана не только традиция духовной поэзии, но даже изучение этой традиции. Вышедшее в эмиграции исследование Г.П.Федорова «Стихи духовные» в России появилось лишь в 1991 году6. Есть множество неисследованных проблем и сугубо литературного плана, не имеющих отношения к идеологии в любом ее виде. Например, как известно, первый русский верлибр, написанный Михаилом Собакиным в середине XVIII века, был введен в широкий литературоведческий контекст Максимом Амелиным всего десять лет назад7. А ведь без этого, исходного, образца жанра любая серьезная антология верлибра на русском языке оказалась бы заведомо неполной. Но это, конечно, частные случаи. Все-таки причины невключения авторов в ту или иную антологию чаще лежали в плоскости идей. Уточняю: не в «идеологической плоскости», а именно «в плоскости идей». Вот, в частности, как Константин Кузьминский обосновывал в предисловии метод составления своей весьма обширной, весьма интересной и весьма пристрастной антологии «У Голубой Лагуны»: «Не перепечатывать же, скажем, Алексея Зауриха8 или Юнну Мориц, Петра Вегина и Олега Чухонцева. Эти поэты избрали другой путь в литературу — пусть благополучно и следуют ему». То есть он не обвинял упомянутых авторов в продажности, в сотрудничестве с властями, в творческой несостоятельности и прочих грехах. Он лишь считал, что надо дать место тем, кого совсем не публикуют в родной стране. И такой подход в какой-то момент сделался весьма распространенным. Порой ситуации складывались абсурдные. Известно, что ответом на огромный том «Строфы века» (1995), составленный Евгением Евтушенко и посвященный русской поэзии ХХ столетия, стал поэтический раздел антологии «Самиздат века», выпущенной двумя годами позже. Декларируемой целью издания было заполнить «зияющие лакуны» евтушенковской антологии, где, дескать, отсутствовали такие авторы, как Михаил Ерёмин и Геннадий Айги. Но, во-первых, к собранию самиздатовских текстов тоже есть вопросы. При довольно серьезном совпадении имен в обеих антологиях, вторая из них, посвященная «неофициальной» литературе, не включала стихов Вениамина Блаженного и Владимира Высоцкого (хотя Андрей Вознесенский наличествовал). Кроме того, интересным был метод подбора текстов. Имена в этой антологии на 2/3 совпадали со «Строфами века», а вот стихи были включены принципиально иные! Стало быть, во многих случаях действовал известный принцип «Нехай гірше, аби інше». Нет, я далек от намерения ругать ту антологию. Хотя бы потому, что на ее основе со временем состоялся поныне действующий замечательный сайт «Русская виртуальная библиотека. Неофициальная поэзия», где большинство недостатков бумажного издания были устранены. Проблема скорее в ином. Совокупный тираж «Строф века» составил 12 000 экземпляров, а совокупный тираж «Самиздата века» — 13 000. И это, оказывается, еще очень много. Вот что сказал Константин Кузьминский в ответ на вопрос о почти легендарной его «Голубой Лагуне»: — Каков ее тираж? — Практически нулевой. Первый том вышел тиражом шестьсот экземпляров, второй — пятьсот... далее — и того меньше9. С переизданием этой антологии в России получилось еще хуже: оно прекратилось по выходу первого тома. Кому-то подобная ситуация с представительными собраниями русских стихов кажется неизбежной. То есть полноценная презентация персоналий и текстов видится несовместимой с охватом действительно широкой аудитории. Снова вернемся к статье Костюкова: «Может быть, кому-то следующее соображение покажется второстепенным, и все-таки — антология должна быть не слишком велика и не слишком дорога. “Строфы века” Евтушенко имеют массу внутренних недостатков, но все они меркнут перед внешними: слишком объемно, слишком дорого». Более того, появление сколь-нибудь общего собрания, представляющего русскую поэзию как явление непрерывное в пространстве и времени, многим кажется делом невозможным по объективным причинам. Вот что Евгений Витковский написал в предисловии к составленной им антологии русской зарубежной поэзии: «Русских литератур, если говорить лишь о языке, не одна и не две и даже не двадцать две, сравните лишь региональные литературы Петербурга и, скажем, Владивостока для ясности этого утверждения; во всем мире создается литература на английском языке, но никому и в голову не приходит утверждать, что вся эта литература — английская»10. Вот тут, при всем громадном уважении к опыту и знаниям Евгения Владимировича, при всем пиетете перед сделанным им, необходимы уточнения. Как уже сказано, термин «антология», имеющий греческие корни, вошел в новоевропейский обиход через посредство английского языка. Поэтому вполне логично, что в 2012 году гуманитарная общественность весьма широко отметила пятидесятилетие «Нортоновской антологии». Это издание, посвященное английской литературе (не только поэзии!) представляет собой, возможно, наи-более авторитетный и квалифицированно составленный свод какой-либо из европейских литератур. Подтверждением тому может быть как факт выхода к юбилею уже девятого издания, так и общий тираж первых восьми выпусков. А тираж этот приближается к девяти миллионам экземпляров, что в сотни раз превышает совокупное количество самых популярных аналогов на русском языке. Назвать причиной такой популярности слишком уж низкую цену нельзя. На сайте Amazon.com стоимость одного тома составляет порядка шестидесяти долларов. Тем не менее принцип демократизма, принцип ориентации на широкую (прежде всего студенческую) аудиторию остается неизменным. Издание по сей день выходит в мягком переплете. Первый редактор «Нортоновской антологии» профессор Майк Абрамс и его преемник Стефан Гринблатт дали к полувековому юбилею издания газете «Нью-Йорк Таймс» большое интервью11. Абрамсу, кстати, к тому моменту исполнилось ровно сто лет, и он принимал живое участие в делах антологии едва ли не до самой своей кончины в 2015 году. Так вот: возможность читать тома антологии «хоть в студенческом кабинете, хоть сидя под деревом» упомянута Гринблаттом в качестве непременного достоинства издания. Разумеется, приведены и слова читательницы, держащей разные выпуски антологии «у изголовья кровати». Пример с изголовьем, очевидно, интернационален (честное слово: человек, пишущий эту статью, не иронизирует, а завидует). Сказать, будто составление такой антологии было легким делом хотя бы с точки зрения подбора авторов, нельзя. Идеологические или этико-эстетические препоны, конечно, оказывали не в пример меньшее влияние, нежели в ситуациях с антологиями российскими, но переменчивые границы Англии — Британской Империи — Великобритании безусловно вносили коррективы. Уточним: это антология именно английской, а не англофонной поэзии. Выходит она при этом, начиная с первого выпуска, в США. Собственно, «Нортоновской» она и названа по известному американскому издательству. В антологии отсутствуют, допустим, канадские авторы, пишущие на английском. Нет Дерека Уолкотта, по рождению бывшего подданным Империи. Зато другой Нобелевский лауреат, Шеймас Хини, много раз весьма демонстративно и публично упоминавший о своем ирландском патриотизме, представлен не только корпусом своих текстов, но и выступил, в частности, переводчиком «Беовульфа» — эпоса, открывающего первый том собрания. Присутствует в восьмом издании и Флёр Эдкок, родившаяся и прожившая значительную часть жизни в Новой Зеландии. Словом, в определенном смысле «Нортоновская антология» тоже представляет собой продукт компромисса — все более существенного по мере приближения к нынешним временам. Но так или иначе в английской литературе канон существует. Конечно, параллельно выходят иные собрания текстов, книгоиздатели тут вольны. Только при этом какая-нибудь антология поэзии «афроамериканцев, предпочитающих субъектов идентичного гендера» (это реальный и далеко не самый экзотический вариант) вынуждена соизмерять себя именно с эталоном и не обманываться насчет собственной значимости. Отчего «у “Нортона” получилось»? Сложно выделить главную причину. Безусловно, сыграл роль авторитет Майка Абрамса и полноценная, долгая его жизнь в литературной критике. Помимо руководства изданием, он непосредственно редактировал раздел средневековой английской поэзии. Имел значение правильный выбор издательства. Существовала еще масса как важных, так и менее существенных факторов. Но, думаю, главную роль сыграл фон: наличие непрерывной и высокой университетской культуры. А знание классической и современной поэзии есть для этой культуры составляющая непременная. У нас, конечно, все иначе. Время сбора камней наступило сравнительно недавно. Оттого наши многочисленные антологии существуют подобно светилам в очень разреженном пространстве, не формируя структурированного звездного скопления. Конечно, были попытки подготовить достаточно фундаментальные собрания текстов, но тем обиднее неудачи этих попыток. И причины неудач часто оказывались внелитературными. Издание многотомника «Мы жили тогда на планете другой...» было прервано по финансовым резонам. И прервано-то на весьма важном этапе: в момент подготовки тома о поэтах «третьей волны», то есть о наименее адекватно представленном в литературном пространстве поколении. Не будет по объективным причинам завершена многотомная антология, задуманная Евтушенко. Да, конечно, и в незавершенном виде ценность этих изданий остается несомненной. Однако, раз уж мы начали цветочные аналогии, то скажем так: искусство икебаны подразумевает некое видимое несовершенство, недосказанность. Но это — как раз признак внутренней законченности, позволяющий увидеть «в одной капле воды или в небольшой ветке бескрайние горы и реки за самое малое время» (Икэнобо Сэнкей, XV век). Хорошее метафорическое определение антологии, кстати. Но эти неоконченные антологии, при всей важности и величии замыслов, — случаи частные. Или сформулируем так: наиболее общие среди множества частных случаев. Под термином «случай» тут мы имеем в виду более или менее представительные издания, коих в начавшемся тысячелетии вышло уже немало. Следуя хронологическому порядку, мы вновь придем к именам Леонида Костюкова и Дмитрия Кузьмина. Именно они составили в первое пятилетие века несколько интересных антологий. При этом книги, подготовленные Кузьминым, оказались более, что называется, «на слуху». Возможно, тут сыграла роль их отчетливая направленность и внятное позиционирование. «Освобожденный Улисс» представил русских поэтов, живущих за пределами России, название «Нестоличная литература»12, кажется, говорит само за себя, а «Девять измерений» являли многоглазый взгляд на «поколение девяностых»13. Об этих антологиях сказано много доброго и не очень. Претензии в основном касались вкусовщины, невнятного представления отдельных персон, работы на концепцию в ущерб отражению индивидуальных поэтик. Но так или иначе, повторим, разговоры об этих книгах продолжаются по сей день, и место их в литературном процессе обозначено. А вот антология Костюкова, получив определенный резонанс, вдруг сделалась полузабытой14. Это при вполне приличном тираже (3000 экз.) и довольно изящной мультимедийной поддержке в виде собранного тем же литератором компакт-диска, где тексты сопровождались не только традиционными для подобной продукции фото- и аудиоматериалами, но и разноуровневыми комментариями. Вот об этой антологии хотелось бы сказать чуть подробнее. Она очень показательна в некоторых аспектах. Сам автор формулирует задачу издания так: «срез состояния именно русской поэзии на конец ХХ-го — начало ХХI-го веков. Переводы лишь немного расширяют и уточняют картину»15. А дальше следует обозначение важного различия между собственным трудом и «Девятью измерениями». Различаются они как факт искусства (антология Костюкова) и культурное высказывание («Девять измерений»). То есть Л.В.Костюков не слишком заботился о вписывании отобранных им стихов в некий контекст. Парадокс? Прямое противоречие с целями и сутью антологий как жанра? А вот нет. Сейчас объясню на частном примере. Название «Современная литература народов России» было для этой антологии отнюдь не случайным. Региональная составляющая обильно присутствовала. И в частности, Пермский край представляли шесть авторов: Алексей Решетов, Дмитрий Долматов, Антон Колобянин, Владислав Дрожащих, Юрий Беликов и Юрий Власенко. Первых двух к моменту составления антологии уже не было в живых, а из оставшихся новые книги за 14 минувших лет выпустили Беликов (в 2007-м) и Дрожащих (в 2016-м). Если же мы заглянем в «Журнальный зал» или на другие серьезные сетевые ресурсы, если отследим динамику выпуска сборников, присутствия на различных значимых мероприятиях, то пермский регион в последнее десятилетие будет отражен совершенно иными именами. Но ведь созданное-то несколькими годами (или даже одним-двумя поколениями) раньше, к счастью, никуда не пропало. И антологии, подобные составленной Костюковым, выполняют в том числе и функцию сохранения. Он так и пишет в упомянутой статье: «Давайте представим себе антологии современной поэзии, изданные в разные десятилетия, как вагоны единого состава», осуществляя тем самым осознанную локализацию проекта во времени и потенциальную встраиваемость этого проекта в некую более глобальную структуру. Естественно, возможное использование плодов работы составителя последователями не отменяет ее самостоятельной ценности. Этот момент особенно актуален в приложении к продолжающимся проектам, обладающим собственной историей. К примеру, таким, как начатый более двадцати лет назад Виталием Кальпиди труд по созданию Уральской поэтической школы. Проме-жуточные итоги данного труда зафиксированы в трех томах «Антологии уральской поэзии», вышедших в 1996—2011 годах, и в «Энциклопедии Уральской поэтической школы» (2013). Собственно, выход энциклопедии и стал возможен в результате кропотливой фиксации регионального литературного процесса. Такой метод работы с собственной антологией как с потенциальным фрагментом чего-то более общего, похоже, вообще становится характерным. Совсем недавно вышла составленная Виталием Кальпиди, Дмитрием Кузьминым и Мариной Волковой антология анонимных текстов «Русская поэтическая речь»16. Антураж легкого скандала сопровождал книгу еще до выхода. Действительно, в издании много непонятного, начиная от мотивов предоставления участниками своих неопубликованных стихов для публикации их в анонимном виде до вопросов с авторскими правами. Впрочем, цели мероприятия стали ясны спустя примерно год, после выхода второго тома проекта17. Том этот включал аналитические и критические исследования, точкой приложения которых стали тексты тома первого. Здесь открылись довольно неожиданные перспективы. В частности, литературоведческий анализ корпуса текстов действующих авторов часто вызывает вопросы. Все-таки наука, в отличие от критики, подразумевает некую объективность, а пишущий, работающий поэт являет собою, безусловно, субъекта. Но вот анонимизация, обезличивание значительно облегчили филологам и литературоведам их труд. Представление современной поэтической речи как цельной, деиндивидуализированной, несколько аморфной субстанции, возможно, обидно для авторов (хотя было бы действительно обидно — не участвова-ли б), зато предоставляет карт-бланш исследователям, которые радостно приветствовали затею. Хотя вопросы остались. К примеру, само название «антология» может быть применено к этому сборнику разве что с изрядным количеством оговорок. Впрочем, двухтомник, изданный Мариной Волковой, изначально был представлен как эксперимент. Но не менее интересно бытование в литературном контексте и вполне традиционных образцов жанра антологии. В 2010-м вышел другой двухтомный труд, имеющий достаточно обычное название: «Русские стихи 1950—2000 годов: Антология» — и весьма необычный подзаголовок: «(первое приближение)»18. Пожалуй, из всех антологий последних лет эта была наиболее тепло встречена профессиональным сообществом. Из уже прозвучавших и довольно стандартных недостатков: «слишком объемно, слишком дорого» — второй, пожалуй, неактуален. Цена обоих томов не превышала тысячи рублей. А вот объем действительно был приличным: 1700 страниц, вместивших стихи 570 авторов. Скорее уж претензии можно было б предъявлять к недостаточному тиражу — тысяча экземпляров, но Илья Кукулин в благожелательной, по большому счету, рецензии, убедительно сказал, отчего больше-то и не нужно: «Итог парадоксален. У составителей антологии “Русские стихи 1950—2000 годов” получилась книга, без которой не сможет теперь обойтись ни один исследователь русской поэзии ХХ века. Но книга эта — именно для узких профессионалов, которые могут мысленно структурировать предложенную ими картину, или для таких любителей, которые могут просто прочитать от начала и до конца два громадных тома, заполненных, несомненно, очень хорошими, а иногда и великими стихами. Тем, кого интересует, какие процессы шли в русской поэзии второй половины века, эта книга дает только первичный материал для размышлений»19. С этим можно лишь согласиться. Но ведь составители и сами не зря назвали свой труд «первым приближением». А вот следующий, казалось бы более частный, критический пассаж Кукулина заставляет подумать как раз о фундаментальных принципах составления антологий: «Теперь, после того как в основном тексте поставлена точка, я перечислю нескольких поэтов, чьих подборок в антологии не хватает лично мне. Александр Бараш, Дмитрий Быков, Янина Вишневская, Дмитрий Голынко-Вольфсон, Сергей Круглов, Дмитрий Кузьмин, Елизавета Мнацаканова, Андрей Сен-Сеньков, Олег Пащенко. Но я готов признать, что составители не обязаны любить те же стихи, что и я». Как видим, девять имен, предлагаемых критиком в качестве дополнения, это, во-первых, крайне немного по сравнению с более чем полутысячей опубликованных поэтов, а во-вторых, за исключением Мнацакановой (и в какой-то степени Бараша) все эти имена принадлежат тем, кто пришел в поэзию ближе к финалу периода, отраженного в антологии. Разногласия о персональном составе оказываются важными, если говорить о перспективах составления некой метаантологии, антологии-образца. А мы, собственно, под занавес статьи к такому разговору и переходим. Да, были, несомненно, удачные собрания, включавшие при этом в свой состав активно пишущих авторов. Тут вновь можно вспомнить том, собранный Ежовым и Шамуриным. Но все-таки не будем забывать об историческом аспекте. Их антология включала, среди прочих, имена, убранные затем на десятилетия как из истории литературы, так и вообще из истории. А имена там были очень разного уровня. Самуил Лурье, оценивавший труд составителей крайне положительно, замечал: «Люди, особенно молодые, и в том числе даже молодые поэты, приходят к чувству поэзии через увлечение текстами не обязательно первоклассными. Возьмите хрестоматию Ежова и Шамурина — там далеко не сплошь гении. Какой-нибудь Виктор Гофман был совершенно не гений, но вещество поэзии в какой-то строфе найдется, представьте. У Комаровского. У Дмитрия Петровского — помню, мне две какие-то строфы очень нравились»20. В этих словах сконцентрирована в каком-то смысле цель и суть составления антологий. Кроме того литература 20-х годов, когда Ежов и Шамурин собирали антологию, была, при всей своей значительности, довольно компактной (если в данном случае возможен подобный речевой оборот). Статья Варлама Шаламова «Двадцатые годы. Заметки студента МГУ», начинавшаяся знаменитыми словами: «Литературная критика двадцатых годов еще не вышла из приготовительного класса и писала с орфографическими ошибками», занимала весьма небольшой объем в двух подряд номерах журнала «Юность»21. Притом что полнота отражения рассматриваемого периода в этой статье остается, кажется, близкой к идеалу. Итак, попробуем резюмировать. За последнюю четверть века или чуть дольше мы имеем значительное число разнонаправленных поэтических антологий, разной степени совершенства. Диапазон жанра таков, что впору приводить цитату Пушкина о суждении творца по законам, «им самим над собою признанным». Но это было бы не то чтоб не верно, а, скорее, слишком просто. Да и чревато на перспективу полным размыванием спектра. Утратой ясности взгляда. Повторим еще раз: при очевидной самостоятельной ценности, антологии последних лет могут оказаться очень важным материалом для составления корпуса текстов, до сих пор не существовавшего в нашей литературе. Как ни парадоксально это может прозвучать, минувшие годы были временем относительного примирения. Нет, меж современников никакого мира, разумеется, не наступило. Напротив, расхождение стало даже более явным: взаимные обвинения сменились замалчиванием друг друга, игнорированием. Кажется, так разлетаются галактики — до абсолютной потери возможности взаимного наблюдения и какой-либо коммуникации. Но вот в отношении истоков, в отношении литературных предшествен-ников появилось некое совпадение взглядов. Сложился пусть не консенсус, но некое приближение к общей, надпартийной методологии различения действительно важного и вторичного. О чем свидетельствует хотя бы упомянутое приятие большей частью литературного сообщества двухтомника «Русские стихи 1950—2000 годов». Да и в целом, к примеру, представители са´мой политически консервативной критики вынуждены говорить какие-то слова о включении Бродского в непрерывную традицию русской поэзии. С другой стороны, и в радикальных кругах сделались нередкими упоминания, скажем, Рубцова, что несколько лет назад представить было сложно. Вот бы и появиться теперь действительно масштабному проекту. По-этапному, с развитием. Теоретически, начать можно как раз с большего. То есть с многотомного издания, чем-то напоминающего «Нортоновскую антологию». Тираж, конечно, будет небольшим, критика — уничтожающей. Но результат станет ясен несколько позже, когда никто не сможет предложить приемлемой альтернативы. И проект должен быть живым, продолжающим сам себя. Непременно нужна будет и «антология из антологии» — однотомник массового тиража; понадобится также внушительный том критики, возможно — не один. Такой проект немыслим без привлечения действительно широкого круга специалистов и без серьезной поддержки, частной или даже государственной — скажем, через мегагрант, выданный крупному университету (напомним: «Нортоновская антология» — это тоже во многом, если не в основном, университетский проект). Однако тут возникает очень важный вопрос. Временной. Вопрос этот, в свою очередь, включает ряд существенных нюансов. В частности — правовых. К примеру, не так давно вышла в свет антология поэтов новейшего времени, не доживших до сорока лет22. Дело, безусловно, нужное, том составлен с вниманием и любовью. Однако абсолютной удачи не получилось. В частности, и по причине того, что многих авторов просто не удалось напечатать: кого-то публиковать запретили наследники, у кого-то временно или навсегда утрачена значительная часть корпуса текстов. Еще серьезней, однако, другая проблема. Все-таки русская поэзия даже второй половины ХХ века, не говоря уж о более новых временах, в значительной своей части не введена в академический оборот. Точнее, введена, но с очевидными изъянами. Основная часть исследований охватывает либо и без того известные имена, либо достаточно радикальные поэтики, а многие действительно важные авторы по сей день даже не изданы надлежащим образом. То есть, пусть с определенным сдвигом во времени и в наборе имен, остается актуальной мысль, высказанная Юрием Колкером почти два десятилетия назад: «До разрушения Берлинской стены русская литература существовала в трех ареалах, состояла из трех разновеликих частей: из литературы советской, литературы эмигрантской и литературы самиздата. Из каждого ареала два других виделись словно бы в перевернутый бинокль. Сегодня, в конце XX века, их слияние все еще не завершено, иерархическая пирамида эпохи — не выстроена, и читатель, который без предвзятости, с одинаковым доверием начнет знакомиться со стихами Присмановой и, скажем, Николая Тихонова, еще не родился. Это делает почти безнадежной самую честную попытку отвести поэту подобающее ему место. Слова о том, что художественное произведение живет, — не метафора. Шедевр, написанный или открытый сегодня, еще не шедевр, он войдет в возраст только вместе с полюбившими его читателями»23. Так вот: если говорить об искусстве возможного, теоретически, скажем, году к 2025-му, могла бы появиться довольно фундаментальная антология русской поэзии, завершающаяся примерно серединой прошлого века. Точный год определить сложно. Все-таки и 1945-й, и 1950-й, и 1953-й — даты календарные или политические. А вот чуть позже произошло действительно нечто существенное, переменившее картину русской поэзии и до сих пор еще вполне не осознанное. Согласимся: единого литературного поколения с тех пор не было. Может быть, рубежом окажется 1958-й, когда умер Георгий Иванов. Хотя тоже условная веха, дискуссионная. Ну да, сказанное выше звучит как прожектерство. Но отчего бы не помечтать? Самое главное: этот проектируемый бумажный Левиафан не станет убийцей других новых антологий. А станет некой точкой отсчета, эталоном или наоборот — точкой отталкивания. ________________________________________________________________ 1 «Лехаим» № 10/2013 (258). 2 Л.Костюков. Якорь: Антология русской зарубежной поэзии. 1936. Составление: Г.В.Адамович, М.Л.Кантор. Под ред. О.Коростелева, Л.Магаротто, А.Устинова. — «Знамя» № 2/2007. 3 Д.Давыдов. Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны. — «Критическая масса» № 2/2006. 4 Д.Кузьмин. В зеркале антологий; Л.Костюков. Антология как вопль. — «Арион» № 2/2001. 5 Ю.Подлубнова. Логика антологики. — «Октябрь» № 4/2014. 6 Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам. Сост. Г.Федоров. М., 1991. 7 Михаил Собакин. Благополучное соединение свойств. Вступительное слово Максима Амелина. — «Арион» № 3/2007. 8 Многие ли ныне вспомнят навскидку этого незаурядного автора, представлявшегося К.Кузьминскому поэтом состоявшимся и даже официозным? 9 К.Кузьминский. «Не надо писателя редактировать!». Беседу вел Евгений Степанов. — «Дети Ра» № 3/2016. 10 «Мы жили тогда на планете другой...». Антология поэзии русского зарубежья 1920—1990 (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Составление Е.В.Витковского. Книга первая. М., 1995. 11 Abrams M.H. and Greenblatt S. Built to Last. — «The New York Times», Aug. 23, 2012. 12 Освобожденный Улисс. Современная русская поэзия за пределами России. М., 2004; Нестоличная литература. Поэзия и проза регионов России. М., 2001. Составитель обеих — Д.Кузьмин. 13 Девять измерений. Антология новейшей русской поэзии. Сост. Б.Кенжеев, М.Амелин, П.Барскова, С.Тимофеев, Д.Воденников, Д.Давыдов, Д.Кузьмин, К.Маренникова, М.Маурицио, И.Кукулин. М., 2004. 14 Современная литература народов России. Тт. 1, 2. Составитель Л.Костюков. М., 2003. 15 Л.Костюков. Еще две антологии (попытка сравнить несравнимое). — «Арион» № 3/2004. 16 Русская поэтическая речь — 2016. Антология анонимных текстов. Челябинск, 2016. 17 Русская поэтическая речь — 2016. Аналитика: тестирование вслепую. Челябинск, 2017. 18 Русские стихи 1950—2000 годов: Антология (первое приближение). В 2 т. Сост. И.Ахметьев, Г.Лу-комников, В.Орлов, А.Урицкий. М., 2010. 19 И.Кукулин. Импрессионистический монумент. — «НЛО» № 109, 2011. 20 Премия «Поэт»: глядя из Петербурга. Стенограмма дискуссии, прошедшей 21 февраля 2011 года в редакции журнала «Звезда». — «Журнальный зал», страничка премии «Поэт». 21 «Юность» №№ 11, 12/1987. 22 Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались» (2012—2016). Сост. Б.О.Кутенков, Е.В.Семенова, И.Б.Медведева, В.В.Коркунов. М., 2016. 23 Ю.Колкер. Парижский листик лавра (об Анне Присмановой). — Русские евреи во Франции. Кн. 1: Русское еврейство в зарубежье. Т. III (VIII). Иерусалим, 2001.
|
|
