|
МАСТЕРСКАЯ
№3, 1999
Сергей Завьялов
Ночь над Инсар-рекой
Иногда кажется парадоксальной глухота, с которой русская культура проигнорировала своих индейцев и ирландцев, финно-угорских аборигенов Восточно-Европейской равнины: коми, удмуртов, марийцев и мордвинов. В отличие от их собратьев в перьях и юбках, наши инородцы были слишком неромантичны, чтобы найти своих Лонгфелло и Куперов, и слишком простоваты, чтобы породить Макферсонов и Йейтсов. Этноцид и лингвацид небезуспешно проутюжил крайний восток Европы: Пушкин в Болдине и Лермонтов в Тарханах даже не заподозрили, что их латифундии находятся, вообще-то, в мордовской земле.
"Свое родство и скучное соседство мы презирать неведомо вольны". Эти мандельштамовские строки невольно вспоминаются при чтении поэтических циклов Сергея Завьялова "Мокшэрзянь кирьговонь грамматат / Берестяные грамоты мордвы-эрзи и мордвы-мокши" и "Elegiarum fragmenta in papyris reservata / Фрагменты элегий, сохранившиеся в папирусах". Завьялов, филолог-классик, коренной петербуржец, даже более того, царскосёл, словно бы решил не пожалеть сил на их опровержение, и вот уже полтора десятилетия в его стихах нет ни намека ни на его родной город, ни на его родную языковую стихию. Все заглушил воззвавший голос эрзянской крови.
В "Берестяных грамотах" дело доходит до разрушения грамматики, вызывая эффект невнятного бормотания на чужом языке, символизирующего потерянно и мучительно обретаемое национальное сознание, во "Фрагментах элегий" - до разрушения связной речи вообще, в результате чего создается "текст-руина" по образцу древнегреческих папирусов: с пропусками, с невнятно читаемыми местами. Названия папирусов четко атрибутируют их нахождение древними мордовскими центрами, давно ставшими русскими провинциальными городами: Саранском, Арзамасом, Саровом, Алатырем. В этих стихах мордовские герои словно прикрываются античными масками, но это не Эдип, и не Анахарсис, и не Овидий говорят с нами, но народ, живущий на ущербе, где-то рядом со смертью.
Можно сказать, что Завьялов - поэт ущерба, несчастья, тоски, но эти мотивы у него не индивидуальны, как не индивидуальна его мифология: его мифы - это сны мордовской Геи - Мастор-авы.
Сергей Стратановский
СЕРГЕЙ ЗАВЬЯЛОВ
МОКШЭРЗЯНЬ КИРЬГОВОНЬ ГРАММАТАТ
(Берестяные грамоты мордвы-эрзи и мордвы-мокши)
№ 1
Брат мой
занесенный снега
окоченевший мороз
будто лишенный воздух холод
такой чужой страна
мы встретиться
и ни язык родной
ни какой общий оборот речь
ничего уже
ни даже память
проигранное сражение
родной очаг
но что же тогда
так заставлять одна болезнь больное
биться сердце
какой мордовский
удмуртский или зырянский бог
мы посетить
Кодамо моро минь моратано?
Эрзянь морыне минь моратано.
Кодамо ёвтамо минь ёвтатано?
Эрзянь ёвтамо минь ёвтатано.
Какую песнь мы запоем?
Мордовскую песню мы запоем.
Какую повесть мы поведаем?
Мордовскую повесть мы поведаем.
№ 2
Какой
богиня или бог
я не возлить вино
не шептать
исступленно
молитва
чтоб он - она
так ревновать
так насмеяться над я
так вот он дар
держать чтоб ты - она своя рука
твой глаза заглядывать
так кто же
я - она - мы
как жестокий дар
даже самое нежное
даже самое солнечное
тебя
Литова тукшнось
сисем вирень томбалев
сисем паксянь товолов
А Литова ушла
за семь лесов
за семь полей
№ 3
(при получении берестяной грамоты)
О Береза
дочерь Вирьава
какая жадность
какое рвение
какая сила
дерево богиня дать
чтоб так беречь свой нежный
кожа - кора
нет места на он
поцеловать
какой он смуглый
с черный крапинки как волосы
желанно изогнутый
и на он
слово как московский песня
короткий
как сама жизнь
Вирь кучканяса паргу келуня
Прясонза морси цинняй нармоння
Вай кува морай сияк аварди
Чик-чирик-чирик морай-кольгонди
Как среди леса кудрявая березонька
А на ней поет голосистая птичка
Ох поет она а сама плачет
Чик-чирик-чирик плачет-горюет
№ 4
(пазморо. Заклинание падающих хлопьев снега)
тон марят - ты слышишь
как они касаются
век твоих
ладоней твоих
как они падают
на горячие губы наших прошлых любовей
под ноги нашим детям
на которых глядеть невозможно без слез
тон марят - ты слышишь
как они остаются
на дворах нашего детства
на могилах наших родных
на умершей траве
на полынье реки незамерзшей
никакие слова не сравнятся
с их молчаливым упорством
с их убежденным
с их неотвратимым паденьем
но сквозь эту липкую смерть
сквозь чавканье крови в сердечных сосудах
за тысячу верст
тон марят - ты слышишь
А телине телине телесь ульнесь якшанзо
А зима зима зима эта была холодная
|
