|
ПАНТЕОН №2, 2001
Илья Тюрин
РОЖДЕНИЕ БАБОЧКИ... Поэзия — самое безжалостное из занятий. Надо ей посвятить без остатка и вещественной прибыли жизнь, чтобы к концу в лучшем случае забрезжила надежда, что все эти годы ты не тешил себя «боем с тенью». Окончательный вердикт будет вынесен поколения через два после смерти, и в девяти случаях из десяти — не в пользу уповающего...
Такой ли она мнится в молодую пору, когда первые строчки, рождаясь и радуясь, ложатся на бумагу, и в них двоится мир! Но это — оптический обман. В начальных стихах мир не удваивается. Скорей они — плохонькая копия переполняющего бытия. Труба бассейна из школьной задачки, по которой сливается нахлынувшая жизненная влага. Род самолечения. Блажен, кто на том и остановился. Ну а упрямец принимается одолевать ремесло. Ему, как эмбриону во чреве матери, предстоит побыть и рыбой, и земноводным, и кем там надо еще — псевдо-Пушкиным, лже-Пастернаком, квази-Бродским. И только переболев всем этим и отбросив рудиментарный литературный хвост, он, если повезет, обретет свой голос. Сразу и не сказать: сильный или слабый, насыщенный или бесцветный — тут надо петь и петь. Всю жизнь. Чтобы к концу — забрезжила или нет надежда... Илья Тюрин (1980—1999) не успел шагнуть на третью ступеньку описанной «скаўлы» — он только занес на нее ногу. И мы можем лишь гадать о его не сложившемся будущем. Но пору учения он преодолел с такой стремительностью и блеском, что невольно становится в ряд других памятных и, увы, не столь уж редких в нашей летописи, ранних поэтических уходов. Оставленный им том стихов, драматических сцен, песен и эссе* содержит отнюдь не только опыты. Поэт рождается позже личности. Мы не знаем, стал ли бы этот молодой московский стихотворец мастером. Но своей короткой яркой жизнью и трагически случайной смертью он запечатлел, остановил навсегда тот редкий миг, когда поэтическая бабочка выпархивает из кокона ученичества. Уникальное мгновение — к печали, оказавшееся последним... Алексей Алехин
ИЛЬЯ ТЮРИН ЭЛЕГИЯ ПОТЕРИ Памяти Иосифа Бродского 1 Была зима, и город утопал В мечтах освободиться от халата. Больницы плыли в сумерках, и в латах Шли поезда, уже не чуя шпал. Легчали елки. Цифра на щеке Календаря впустила единицу И замерла от страха разрешиться Уродливым ребенком; и в руке Хозяйки замаячили счета. Домой брели, как будто уступая Дорогу — ибо где-то шла слепая, Но знавшая о будущем Тщета. Спаситель вырос: девятнадцать лет И сорок дней, помноженные на сто. И детский шаг по утреннему насту Вовсю хрустел — и оставался след, Ведущий по известному пути: Из будущего — в прошлое. И рядом Плыла Нева с одним сплошным фасадом — Медлительна, но вечно впереди. И как бы с виду ни были просты Глухие окна, брошенные гнезда, И на ладонь ловившиеся звезды, И на ночь разведенные мосты — Все это не для нас принесено: Динарии машинных фар и блюда Вечерних площадей, кристалл кино, И в небе очертания верблюда. Не в нашу кухню привела звезда Через пустыни Финского залива Горсть путников, идущих торопливо, Идущих прямо, знающих куда: Туда, откуда слышно «спи, сынок» На голос неоконченной кудели. Пустая даль, пустые колыбели, Арабский шелк, от лихорадки ног Дающий рябь, а временами — шторм, Созвучный волнам ленинградских штор. 2 Они пришли и стали полукругом, И в каждой бороде плеснула ругань, И каждый думал, что еще сказать. Родился шаг — и все пошли назад. Шли по следам, уничтожая вехи. Снег бушевал и налипал на веки, Тюки брюхатил, гибнул в бороде. И каждый думал о своей беде. Боль множилась, и вывела из ночи; Снег перестал, они открыли очи — Как будто сняли календарный лист. И каждый понял: мир, как ясли, чист. Потеря есть материя. Она Сама предмет, поскольку вызывает Из памяти предметы, высыпая Шкатулку существительных до дна. Потеря сохраняет вещество Потерянного, выдавая вместо Лишь некий ключ — а не пустое место. Я верую, что будет существо, Способное понять невозвратимость Как вещь; вернее — как необходимость Не возвращаться, зная исподволь, Что эти слезы — вечность, а не боль. 20.01.97 ___________________________________________________ * Илья Тюрин. Письмо. М., 2000.
|
|