|
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 2018
Владимир Салимон
ИАКОВ, ГДЕ ЖЕ ЛЕСТНИЦА?
* * *
Сорока сделалась глухая,
не слышит, старая карга,
как ветвь под ней скрипит сухая,
и нас с тобой за два шага.
Мы подошли настолько близко,
что неожиданно для нас
мы оказались в зоне риска —
на перекрестье птичьих глаз.
Но, по всему, подслеповата
была сорока на суку,
чья жизнь прошла в границах сада,
насколько я понять могу.
Она изрядно натоптала
и у крыльца, и у ворот,
должно быть, выхода искала,
но был повсюду только вход.
В границах тех же год от года
и наша жизнь с тобой течет.
И нас влечет к себе свобода,
мир по ту сторону ворот.
* * *
С эпохой в соприкосновение
входить особой нет причины,
хоть мой удел — ловить мгновение,
но у эпохи ноги длинны,
мне не угнаться вслед за ней —
стремительной чредою дней.
Приходится идти на хитрости
или довериться фортуне,
чтобы во тьме всеобщей дикости
увидеть свет среди пустыни
и на него, перекрестясь,
пойти, ступая в пыль и грязь,
чтоб, не дойдя до края улицы,
вдруг повернуть за угол дома
и обомлеть — картинно курицы
гуляют вдоль аэродрома,
коза пасется, как в кино,
ветхозаветном «Мимино».
Незряче за аэропланами
коза вращает головою.
Сидят в тенечке истуканами
старуха, старец с бородою,
что в майке с надписью «Спартак»
жует медлительно табак.
Он сплевывает зелень яркую
на землю голую, на травку,
сухую в эту пору жаркую,
и, ковыряя бородавку,
глядит бездумно на меня.
Час тридцать. Середина дня.
* * *
Одно-единственное «но».
Поминки удались на славу.
Народ в охотку пил вино,
кляня проклятую отраву.
Застолье шумное порой
на праздник сельский походило,
казалось, что, принявши бой,
Смерть перед Жизнью отступила.
Плясали, пели, вставши в круг,
когда всегдашняя опора —
земля качаться стала вдруг,
плыть под ногами у танцора.
Танцор был светом ослеплен.
Как будто в голове сидящий
осколок с памятных времен
вдруг превратился в шар блестящий.
Он фейерверков огневых
пылал в мозгу танцора ярче,
он был всех молний шаровых
и солнц, горящих в небе, жарче.
Танцор уселся на скамью,
но дрыгать продолжал ногами.
Меж тем в избу внесли кутью
и блюдо с постными блинами.
* * *
Кто скажет мне, что это не любовь!
К рассвету небо тучи затянули,
и лишь к полудню развиднелось вновь,
когда ветра студеные подули.
Невесть откуда взялся человек
в безлюдном месте — в неоглядном поле,
которое присыпал первый снег,
или не первый — не играет роли.
За человеком семенивший пес,
должно быть, повредил случайно лапу,
и человек, взяв на руки, понес
по направленью к дому пса-растяпу.
Торчащие из снега деревца
хлестали по ногам его ветвями.
Снег мелкий, как цветочная пыльца,
поскрипывал слегка под сапогами.
* * *
В подтаявшем на солнце льду
отвоевал я у сорок
стакан, забытый мной в саду,
а в нем — вина глоток.
Глоток свободы под кустом
в сугробе я нашел
и бережно его внес в дом,
и водрузил на стол.
Он на столе, как монумент
египетский, стоял,
как древней статуи фрагмент,
светился и сверкал.
* * *
В метро не часто встретишь лыжника,
что два тяжелых башмака
таскает, словно два булыжника
на дне заплечного мешка.
Старинное обмундирование:
ветровка, шапочка, трико —
внезапно привлекли внимание
к занятной личности его.
Он совершил прыжок во времени,
хотя обязан знать сверчок
облезлый, с лысиной на темени,
один лишь только свой толчок,
свой стул, свой стол под белой скатертью,
вид из окна на темный лес,
на новодел с высокой папертью,
похожей на зубной протез.
* * *
Глаза сугробам выклевали птицы
затем, чтобы не дергались, когда
их в кузовах глубоких из столицы
однажды повезут невесть куда,
по длинным и извилистым дорогам
петляя между сел и деревень,
вдоль горных кряжей, по холмов отрогам
простые парни в шапках набекрень.
Им вслед и засмеются, и замашут
девахи на обочинах дорог,
которые не сеют и не пашут,
не носят боле кирзовых сапог,
фуфаек ватных и платков пуховых,
но выставляют напоказ товар
и не боятся технологий новых,
дабы разжечь сильней любовный жар.
* * *
Вьюга. Метель. Пурга.
Вьется неугомонная.
Кружит, как муха сонная.
Всюду снега. Снега.
Рощи, поля, леса,
луг замело поземкою.
Не обошла сторонкою
черная полоса —
крохотный наш мирок
сделался меньше прежнего,
словно у мыса Дежнева
махонький островок.
* * *
Темным-темно, ни звезд, ни месяца.
Иакова хотел бы я
спросить:
Иаков, где же лестница,
что нас к вершинам бытия
ведет Покровками, Неглинками,
среди пустынных площадей
ведет, как горными тропинками
промеж бездонных пропастей?
Но лишь кареты скорой помощи
огни мерцают за окном,
да магазина «Фрукты — овощи»,
да магазина «Гастроном».
* * *
Не нужно думать, что мы психи.
Все объясняется легко —
в посудный шкаф мы ставим книги,
так как число их велико,
а места в доме крайне мало,
вот мы и ставим книги в шкаф
большой, посудный как попало,
чины и звания поправ.
Где Гарднера и Кузнецова
навек потерян след, —
приют
для Гоголя и для Толстого
теперь обосновался тут.
Его пристанищем последним
назвать бы мог я,
но боюсь,
что в отделении соседнем
сам очень скоро окажусь.
* * *
Как линия береговая
дороги кромка,
вдоль нее
он бродит, мусор собирая,
да и сдает во вторсырье.
На алюминиевые банки
растет цена,
поскольку нам
нужны летающие танки.
Тарам-там-там!
Тарам-там-там! —
подобным образом,
посредством
выпячиванья синих губ,
воспроизводит он с кокетством
на поле боя пенье труб.
Нужны нам быстрые ракеты,
и самолеты, и суда,
в броню волшебную одеты,
чтобы никто и никогда!
* * *
Христос уже на полпути,
и почки на ветвях набухли.
Они мерцают впереди,
переливаясь, словно угли.
Когда бы свежий ветерок
подул чуть посильней,
мгновенно
взметнулось пламя, но не мог
он поступить столь дерзновенно.
Ему еще был не дан знак,
и вербе, над рекой склоненной,
и лесу, что был сир и наг,
студеным ветром обожженный.
Всем было ясно, что еще
помедлить следует немного,
хоть солнце светит горячо
и птицы громко славят Бога.
* * *
Когда я понимал, что мы едины —
народ и царь, солдат и генерал,
князья, бояре и простолюдины, —
то от тоски и ужаса стонал.
В Отца и Сына и Святого Духа —
в их триединство верится легко,
и слово крайне трудное для слуха
мне в душу западает глубоко.
Народ и царь —
должно быть, есть причина
тому, что я, обученный писать
и вкривь и вкось, и коротко и длинно, —
их не могу никак зарифмовать.
* * *
Ах, Луга, Луга, Луга, Луга!
И днем с огнем ее не разглядеть.
Я прежде не был там, не буду впредь,
с чего бы вдруг, с какого перепуга! —
так думал я,
и в Лугу угодил.
И, чем себя занять не представляя,
весь городок от края и до края,
весь взад-вперед к полудню исходил.
Музей, церквушка ветхая, больница.
Ведущий за реку железный мост.
Есть древний, хоть и крохотный погост.
(Ведь все же это Луга, не столица.)
Здесь похоронен Павел Ганнибал —
герой войны двенадцатого года,
Поэта дядя,
что в острог попал
как тайный враг царя и враг народа.
Такая вот связующая нить,
повязаны которой повсеместно
мы для чего, зачем?
Вам интересно?
Чтоб малость поубавить нашу прыть!
Вы знаете, расстрелянный в Бутырке,
зачем мой дед лежит с дырой в затылке
в поселке Коммунарка?
Для того,
чтоб зря не бузотерил внук его,
чтоб взявшись сочинять стихотворенье,
я не позволил лишнего себе,
не вызвал возмущения в толпе,
в народе недовольного броженья.
Нахмурившись, взирает с пьедестала
веселый Пушкин,
словно пули ждет.
Рукою прикрывает он живот,
но этого, как нам известно, мало.
Ему не отвести Судьбы удар.
Мне теплый дождь и вспышки молний снятся.
Крещусь, услышав гром, хотя бояться
мне нечего,
помимо — навьих чар.
* * *
В людьми набитый под завязку,
пинки, тычки со всех сторон
терпя,
все ж детскую коляску
сумели втиснуть мы в вагон.
В конце концов нашлось всем место.
В России можно избежать
грозящего тебе ареста,
лишь научившись не дышать,
забившись в угол, в щель под лавку.
Во глубине народных масс —
прикроет, бедного козявку,
тебя собой рабочий класс.
Быть может, тот, кто строил эту
железку, знал наверняка,
как сбить идущего по следу
погоней за тобой стрелка.
Он перепутал все дороги
и все тропинки переплел,
чтобы никто тебя в итоге
в хаосе этом не нашел.
В вагоне тесно, душно, смрадно.
И фонари едва горят,
едва-едва, чтоб, вероятно,
не засветить нас всех подряд.
Мы едем, едем, едем, едем.
Старик с младенцем на руках.
Не по погоде в платье летнем,
как розы куст, что весь в цветах
до заморозков,
столь прекрасна,
что от нее не в силах глаз
отвесть,
глядим подобострастно:
Мария — супер! Первый класс!
|
