 |
ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ
№3, 2018
Борис Херсонский
ПОКАТАЙ МЕНЯ, МАМА
* * *
перелицовывают женщину как когда-то
отдавали портному пальто или пиджак
все что морщинисто все что было измято
должно быть разглажено это необходимый шаг
все что было изгажено должно быть отмыто
до несказанной начальной незапятнанной белизны
говорят что старость страшна но мы-то
не боимся поскольку и в детстве видели страшные сны
куда ты идешь иуда со своим поцелуем
факелы и оружие из гефсиманской тьмы
ничего мы отбелим разгладим перелицуем
и останемся беспечальные первоначальные мы
* * *
К утру на земле подмерзает распадающаяся листва.
Человек идет, согнувшись под тяжестью вечных проблем.
В конце ноября приятно думать о приближении Рождества:
что ни звездочка — то Младенец, что ни город — то Вифлеем.
Что ни правитель — то Ирод, в лучшем случае звездочет,
овцы, волы и ослы готовятся пещерную вахту нести.
Младенцам — везде дорога, а старцам у нас почет,
прибавка к пенсии — пару монет в горсти.
Забросит командировка на четырнадцатый этаж.
Высотки уходят головами в туман.
Что ни день растет неуемный производственный стаж.
Но день все короче. Как будто подъемный кран
тянет холод кверху, как тяжелый бетонный блок,
искрится снежок — необычно мелкий помол.
И всегда наготове несколько грустных строк,
стоит только с утра сесть за старый письменный стол.
* * *
Строя воздушный замок, подумай о том,
как оттуда выбраться, — путеводитель лежит под подушкой.
Спи и помни — воздушный замок, как всякий дом,
оказаться может крепостью, тюрьмой или ловушкой.
И в маленькой спальне, вознесенной на высоту,
с которой не спрыгнуть, кровать и голые стены,
добро пожаловать в замок воздушный, в безвоздушную пустоту,
в рваные клочья лежалой облачной пены.
* * *
лет шестьдесят назад был детсадовским малышом
рисовал синее море зеленым карандашом
веселый кораблик черный дым из трубы
верблюда двугорбого на груди похожи горбы
лет шестьдесят назад меня за ручку вели
я ощущал тепло исходящее от земли
я не имел понятия о зле и добре
ждал нового года всегда особенно в декабре
* * *
покатай меня мама на карусели за десять копеек
купи мне мама игрушку за рубль двадцать
аллея парка цепочка зеленых скамеек
уже потеплело месяц и можно купаться
поплывут катера пунктиром от причала к причалу
проплывет в небесах облаков прошлогодняя вата
склоняясь хладея близимся мы к началу
так пушкин писал но нам еще рановато
о неуклюжая мода минувшей эпохи
платья цветасты как правило ниже колена
стихи о том что любовь это не вздохи
и не прогулки в кровати лежат два полена
вот они страстные тайны родительской спальни
покатай меня мама на катере каждый билет полтинник
ах ничего не надо ах ничего не жаль ни
коллекции марок ни переводных картинок
* * *
красный авто божия коровка
полети на небко медленно неловко
там твои детки четвертой пятилетки
там пуховый ангел из железной клетки
глядит на авто глядит не наглядится
красное в крапинку на облако садится
авто в облаках названье альманаха
на красном поэте со звездочкой папаха
крутятся со скрипом пластинки старых арий
патефон завода красный пролетарий
стих старорежимный привкус декаданса
для арии слабо сгодится для романса
плывут в одесский порт за правдой пароходы
матрос бросает леди в бушующие воды
* * *
вот и садик вишневый зеленый забор
под ногами желтеет листва что ковер
вот смола на стволе что кусок янтаря
в янтаре жизнь твоя та что прожита зря
что ты встал неподвижно глаза опустив
скоро вылетит птичка смотри в объектив
в объективе качаешься вниз головой
вот и мама гуляет с ребенком тобой
вот и сам ты старик рядом с внучкой своей
эта жизнь ничего не поделаешь с ней
* * *
он рассказывал детям сказки
пока не сорвал голосовые связки
теперь из трахеи трубка из которой шипенье и свист
ведь шипенье и свист это и есть дыханье
ветер в открытом окне занавеса колыханье
а человек и в старости чистый лист
книгу отдали в печать совесть отдали в стирку
человек чистый лист размноженный под копирку
на пишмашинке которая за ненадобностью раритет
совершенно черная с буквами золотом на каретке
рождена при царе работала при пятилетке
над нею висел известный усатый портрет
человек чистый лист чистота есть отсутствие денег
человек изворотливый уж или шустрый веник
впрочем сказки кончены остается лишь свист и хрип
из серебряной трубки торчащей из выработанной трахеи
и это пройдет во всем виноваты евреи
человек крутился вертелся но похоже он крепко влип
* * *
не грусти подумай о лучшем или займись
полезной работой протирай посуду пускай
блестит в буфете гони полотенцем мысль
заведи собаку слушай веселый лай
влюбись в первую встречную с мужем ее подружись
сходите в стрип-бар втроем или на общий бал
там тебе объяснят что такое счастливая жизнь
чтобы вернувшись домой ты плакал и горевал
протирал бокалы и ставил на полку опять
перебирал бумаги рвал и бросал в камин
накормил бы собаку чтобы ее унять
отвернулся к стене и ура остался один
СТАРОЕ ФОТО
золотые монеты звенели в кожаном кошельке
человек ходил в черных ботинках с тростью и в котелке
блестел на массивном перстне брюлик в один карат
человек знать не знал что пишет социал-демократ
как лютует буржуазия как страдает пролетариат
отпустив циничную шутку и получив по лицу
человек знать не знал что время тоже идет к концу
цепное карманное время опущенное в жилет
до начала войны оставалось несколько мирных лет
* * *
человек рождается в свет пробуждается в темноту
небо не просветлело и окна еще не зажглись
человек рождается в свет и живет на свету
не зная что свет и тьма прочно переплелись
но просыпаясь в сгущенной дорассветной безмолвной мгле
перебирая как четки образы сна
он понимает что жить во тьме и жить на земле
это синонимы понимает что жизнь темна и тесна
в этой предутренней тьме теряется суть
слишком темно за окном чтобы снова спокойно уснуть
* * *
в полуподвале дома, где в пятидесятые мы
жили в коммуне, там, среди полутьмы
тоже жили люди, не представляю как,
окна на уровне окурков и смятых бумаг,
видишь обувь тех, кто проходит мимо, повезет — так носки.
потолки так низко, что негде удавиться с тоски.
там жила учительница, та, что учила нас,
одна-одинешенька, — с первого по четвертый класс.
в бывшей женской гимназии, где старая буква «ять»
на карте российской империи. по географии — «пять».
там жил моряк-инвалид, два костыля и одна нога.
ему повезло — он в юности грудью встретил врага.
и за это медаль блестела у него на груди.
а я играл во дворе — вся жизнь была впереди.
инвалид выпивал и спьяну кричал на меня,
я был для него просто «мелкая жидовня».
«некуда деться от вас, черт вас принес сюда», —
но кто такие жиды, я не понимал тогда.
потом там открыли таверну «Святой Николай».
я сидел там и слышал покойной соседской болонки лай,
видел свою учительницу, одноногого моряка,
тянулся к хрустальной рюмке, но дрожала рука.
* * *
Силлаботоника — строкою тебе доро́га
в девятнадцатый век, еще не подводивший итога,
но царь убит, казнены бомбисты, крестьяне освобождены,
и дети вчерашних рабов свободными рождены,
к тому же теперь на троне бородатый царь-миротворец,
азиат покорился ему, усмирен непокорный горец,
ружье отложив, возвратился в разоренный аул.
Прегордый осман православные земли вернул
под власть Христа и помазанника — вспомнил — Божья
— оба на тронах, и замер мир у подножья.
Силлаботоника — доро́га тебе строкой
туда, где церквушка смиренно стоит над рекой,
где архитектура, зрячая от рожденья,
видит рябь и непрочность своего отраженья,
где бричка катит, пыля, между зрелых полей,
где купец в кабаке просит — еще налей!
Где «человек!» (гордо звучит) — обращенье к лакею,
где «ваша светлость» — сияет так, как я никогда не сумею,
где двери к блаженству разделаны под орех,
глагольная рифма — восьмой, но бессмертный грех.
Силлаботоника, блять, ты кровь связала с любовью,
с прахом связала страх — не повела и бровью,
бесконечность — с вечностью — не разъять их теперь вовек,
а где «вовек» — там просится человек.
Божество с торжеством спаяны неразрывно,
слава с державой, ладони раскрыв, но
ничего не явив, что в рифмовник не занесено,
силлаботоника, все, что по образу сотворено,
тобой зарифмовано, в ритм, как в упряжку,
втиснуто. И никому не жалко тебя, бедняжку.
|
|
