 |
ГОЛОСА
№3, 2018
Вадим Жук
ОТВОРИ ПОТИХОНЬКУ
На июньских кустах вырастали романсы в саду,
Кружева трепетали, застенчиво пели калитки,
На устах возникали признаний текучие слитки,
И, срастаясь ветвями, деревья плели ерунду.
Расстегнуть это все невозможно! Трещали шнуровки,
Проходил с колотушкою сторож. Прорвало сову.
И вращая глазами от ужаса, божьи коровки
Поджимали надкрылья, сбегая в сырую траву.
Вообще, было сыро. А во флигель вселился Тригорин.
Или, как его, Бунин... Сирень отвлекала жасмин...
В дом неслышно пробраться и не наскрипеть в коридоре,
А наутро лететь по тропинке на поезд к семи!
Как готовы позировать шишкинской кисти сосёнки!
Как не хочет сдаваться, белея в лесу, первоцвет!
Это на Соловках вспоминал на расшатанной шконке
Инженер. Враг народов. И смеялся! Такой человек.
* * *
Старик лежал. Старик жужжал.
Не сам. В руке старик держал
Электробритву производства Нидерландов;
Тарелка с недоеденной баландой
На тумбочке стояла. Только что
Сестра свалила с полною шаландой
Таблеток. А старик лежал,
Но взглядом никого не провожал.
Он плыл на Остров имени Ватто,
Куда-то в Анды или к Самарканду
В края любви и дынь. Он умер. Он разжал
Ладонь, но бритва все равно жужжала.
Побриться он успел. Он вдаль глядел.
Он за пределом узнавал предел,
И вся вселенная ему принадлежала.
* * *
Все это чудо — затея с планетами,
Время, пространство, зияние вечности...
...Зелень матерчатая огуречная,
Девочка в плюшевом, мальчик в вельветовом.
Нет Вавилона, и Троя разрушена,
Войны летят с безголовою Никою;
Мальчик в вельветовом, девочка в плюшевом,
Мама зовет на веранду с клубникою.
Память моя и любовь беззаветная,
Вот же — с неровным пробором головка!
Девочка в плюшевом, мальчик в вельветовом,
Божья с ладони взлетает коровка.
* * *
Я и не помню... Давид и Вирсавия.
Что там Вирсавия? Где там Давид?
Пушкинским рыцарем пересыпаю
В бледных ладонях родной алфавит.
Чудо звучаний! Ахилл и Патрокл,
Брут и Антоний, Амун и Амсет.
Звуки как реки сбегают с отрогов
Царственных мифологических лет.
Я не ученый. Ацтекский, аттический,
Тюркский, варяжский ли лад звуковой...
Внеисторический вальс фонетический,
Влажный, фаллический, вольный, живой...
ВЕЧЕРНИЙ ПЕЙЗАЖ
Уже недалеко до майских гроз,
До молодого тютчевского грома.
Но лес выносит сосны на откос,
Как вещи из разграбленного дома.
Песок желтеет, зеленеют мхи,
Со всем живым в отчаянной размычке
Самоубийцами бросаются стихи
Под брюхо истеричной электричке.
И кажется, в заводе на века
Тоскливое «ку-ку» выматывает силы,
И медленно бежит закатная река,
Как кровь из отворенной жилы.
* * *
Когда меня из жизни выдует
И окажусь на сквозняке.
И смерть заявится не выдумкой,
А чуть не с ордером в руке.
Своим привычным «не уплочено»
Заглянет прямо в очи мне
Квадратный квартуполномоченный
С опрятной сумкой на ремне.
Когда меня из жизни выселит
И станут новые жильцы
Бродить меж лестничными высями,
Прося курить или сольцы.
Все барахлишко в стопку сложено,
Ни ночи больше нет, ни дня.
Хоть лифтом прошуметь, хоть дождиком,
Чтоб ты услышала меня.
* * *
А как пали упали большие снега,
С головою накрывшие стихотворенье.
Бабы Шуры белей молока-творога,
Ничего, что я это пишу ударенье?
Ничего, ничего, ты свернись калачом
И гляди не гляди на беленые стены.
А головушку мне положи на плечо,
Наша птичья любовь, наша птичья измена.
У певучей калитки колечко в носу,
Припозднившийся клен потерял рукавицы.
Кто так горько кричит в придорожном лесу?
Мы с тобою в дому. Значит, зверь или птица.
Надо всех пожалеть, и беднягу врага,
И забывшего дружбу недавнего друга.
А как пали снега, пуховые снега,
И затихла округа.
* * *
До пункта «Б» еще далековато.
И ничего понять я не сумел.
Но Руфь Петровна в платье мешковатом
Уже с доски стирает мел.
Я вижу — по пути идет обходчик,
Там, в домике его, и чай, и дочь.
Я все решу! Я доберусь до ночи
В желанный пункт. А вот и ночь.
Как радостно трубят автомобили
Всего в пяти шагах от полотна!
И все забыли, все тебя забыли
В покинутом навеки пункте «А».
|
|
