 |
МОНОЛОГИ
№3, 2018
Алексей Алехин
ОТЧЕГО РЫБЫ РАЗУЧИЛИСЬ ЛЕТАТЬ
(заметки редактора)
За четверть века «Арион» напечатал стихи около тысячи авторов. Одних — по изрядной подборке чуть не каждый год, других — всего лишь раз единственным трехстишием, но и оно присутствует в поэзии по праву. Однако это не значит, что у нас есть тысяча поэтов.
Думаю, действующих поэтов «первого ряда» — не гениев, которые единичны во все времена, да и статус их еще предстоит заверить будущему, а просто пишущих из года в год первоклассные стихи, лучшие из которых ощутимо раздвигают границы поэтического слова, — не больше дюжины. Я назову имен пять, другой — шесть, третий — семь, частично имена совпадут. И получится та самая дюжина.
Еще два-три, ну, три с половиной десятка просто хороших, настоящих, профессиональных поэтов. То есть талантливых и самобытных, изо дня в день работающих, отдающих поэзии, по Батюшкову, всего себя и неизменно публикующих всякий год по одной или по несколько примечательных журнальных подборок.
И эти полсотни — всё. Что совсем не мало.
Кто же остальные без малого тыща, а если добавить сюда публикации в других взыскательных «толстяках», то и как бы не полторы-две? Кто авторы всех этих напечатанных, а следовательно, по признанию экспертов, состоявшихся, художественно значимых (иными словами: добавляющих к образу поэзии хотя бы штрих), существующих стихов?
Это верхушка той самой «армии поэтов», на которую сетовал Мандельштам. И напрасно сетовал, хотя его раздражение ой как понятно. Особенно мне, редактору.
Ну да, это неистребимая, но и необходимая армия стихотворцев (хотя по облику, конечно, скорее не армия, а бродячая толпа) — от простодушных любителей до прямых графоманов и от искренних, но обделенных талантом тружеников поэтического цеха до старательных филологов, не разбирающих разницы между анатомированием литературы и написанием живой строки. И все они пишут и пишут, читают со сцены, выпускают самодельные книжечки и заполняют своими творениями безразмерную Сеть. Но время от времени, по счастливому стечению обстоятельств, вдруг, подобно тому как рыба — обыкновенная, нелетучая рыба — порой выпрыгивает из воды, выпрыгивают и они за пределы своих обычных возможностей, расхожих тем и языка — и создают нечто. И эти удачи, как драгоценные находки, поэтические редакторы бережно извлекают из стихотворного потока и по праву предъявляют читающей публике.
Не надо к этой пишущей братии относиться пренебрежительно, как бы назойлива она временами ни была. Без нее не могла бы существовать поэзия. Это ее гумус — отнюдь не синонимичный с презрительным «навоз», а в значении «плодородный слой», лишь на котором могут вырасти и цветы, и усыпанные розами кусты, и вековые деревья. И порождаемые ею время от времени, но в массе — постоянно! — маленькие шедевры непременно должны быть напечатаны: они не просто хороши, в них обнаруживаются подлинные, пусть и не фундаментальные, открытия, которые тоже принадлежат большой поэзии, поэзии как таковой.
Кстати, без этих стихотворцев второго ряда (не в некрасовском, а в обычном смысле слова), и даже третьего, но упорно дерзающих к «стихии чуждой, запредельной», не могли бы существовать и поэтические разделы серьезных толстых журналов — по упомянутым выше, чисто арифметическим, причинам.
И тут-то намозоленному редакторскому глазу видна обозначившаяся в последние полтора десятка лет, начиная примерно с двухтысячных, проблема.
Ни первая дюжина «высшей лиги», ни следующие за ними три-четыре десятка настоящих поэтов не претерпели за эти годы количественных перемен. Одни, чаще просто за ходом лет, выбыли, другие, набрав силы и высоты полета, заняли их место. Даже возрастной состав этих групп, собственно «Парнаса», остается примерно тот же — в диапазоне от условно сорокалетних до шестидесяти с чем-то летних, с разовыми заходами ниже и выше этих рубежей: возраст зрелых по нынешним меркам художников.
А вот «подлесок», подпирающий снизу поэтические вершины, приметно поредел. Неожиданных находок в неоскудевающем редакционном потоке рукописей стало ощутимо меньше. И редакционный портфель уже не лопается от жаждущих печатного станка подборок. Поверьте редактору.
Внешне это выглядит, как если дать хорошенько отстояться стакану с простоквашей: все съедобное соберется в неширокий верхний слой, а бо´льшую часть прозрачной посудины заполняет безвкусная мутноватая жидкость.
Или, возвращаясь к нашему образу, как будто рыба вдруг напрочь разучилась летать — плавает себе и плавает, не высовывая головы, в привычной прудовой водице. Притом что самих этих пескарей и ротанов, обитающих на всякого рода стихах.ру, становится не то что меньше, но больше в пугающие разы.
Причин, объясняющих это явление, наверное, несколько. По крайней мере две главные мне очевидны.
Первая сопряжена с упадком толстожурнальной культуры и связанным с ним (причем даже не скажу, что тут первично) разрушением иерархии художественных ценностей. Искусство по природе своей не переносит демократии, пределом которой всякий раз оказывается масскульт. И как раз высоколобые самоуверенные «толстяки» от веку призваны были вести сепарацию: отделять сливки от обрата.
В этом смысле — в идеале, конечно, но так и на деле бывало на протяжении отечественной словесности, — как раз литературные журналы служили инструментом формирования и охранения «незыблемой скалы» словесного искусства. В них печаталось все то, что в состоянии претендовать на профессиональный литературный уровень. Ну да, с погрешностями — всем известно, что Пушкин не в полной мере оценил дар Тютчева. Но все ж напечатал в своем «Современнике» 24 его стихотворения, «присланных из Германии», а полутора десятилетиями позже в том же «Современнике», но уже некрасовском, появилась знаменитая статья, определившая подлинное место поэта.
(Я сразу оставляю за бортом справедливые возражения относительно советских литжурналов, куда множество ярких авторов и текстов не попадало по идеологическим, в том числе и «художественно-идеологическим», причинам — например, из-за того что имели неосторожность писать свободным стихом, что мне не понаслышке знакомо. Но с другой стороны, именно на их страницах стартовали и все те существенные поэты, чей талант все же протискивался меж соцреалистическими Сциллой и Харибдой. Достаточно припомнить лучший в поэтическом отношении журнал «Юность» конца 50-х — начала 60-х годов.)
Дело, однако, не только в том, что журналы, пусть и с огрехами, держали планку. Само их существование давало пишущему — особенно молодому пишущему — ориентир. Заставляло стремиться к публикации как к знаку признания цехом. Ну да, кого-то — подлаживаясь к вкусам редактора (что тоже всегда бывало и будет), но я не про них. Я про тех, кто, пережив не раз и не два обиду отвергнутой рукописи (а кто ее не переживал?), силился прыгнуть выше головы. Так, чтобы удивиться самому. И не просто взыскательного, но даже и слегка закосневшего на привычном, а порою, что греха таить, просто ленивоватого редактора заставить ахнуть — и поперек предубеждения начертать на рукописи: «в печать». Чтобы навязать себя литературе!
Счастливое безразличие нынешней власти к изящной словесности сделало эту работу журналов абсолютно свободной. Я их не идеализирую. У них разный уровень, свои пристрастия и нет патента на истину в последней инстанции. Но журналов много, и они разные. Если автора не разглядел «Арион», вполне вероятно, что оценит «Знамя», а если ни там, ни там, то можно ведь и в «Воздух» отослать. Я вообще не представляю сейчас сколь-либо состоявшегося стихотворения, которое не нашло бы себе места в том или ином «толстяке». Скорее уж наоборот, журнал увлечется химерой, но это издержки механизма.
И вот тут что-то случилось с самим поэтическим воинством, и ветеранами, и новичками.
Увы. Множество полулюбителей, поэтических середнячков и просто неофитов, чьи удачи не часты и требуют от такого стихотворца сверхъестественных усилий, вовсе перестали пытаться выпрыгнуть из воды и хоть на миг, да полетать — просто потому, что им неохота прыгать.
К чему тащить себя за волосы вверх, если иерархии ценностей больше нет, признанных ценителей тоже нет, и «хорошие» стихи отличаются от посредственных и плохих не мнением авторитетного знатока или знатоков, не местом публикации, не тиражом самопального сборничка, а всего лишь числом лайков специально для этой цели собранных в кучку и повязанных круговой порукой доброжелателей?
Вот и вторая, а то и главная причина. Окончательную точку поставил всеядный Интернет.
От веку молодой или просто не уверенный в себе стихотворец искал оценки чтимого им мастера. Подкарауливал у входа в Дом литераторов или раздобывал адрес и являлся прямо на порог. И нередко, если сумел своими несовершенными творениями заинтересовать кумира, получал от него толковые советы. Чаще — довольно болезненные.
Выросло вот уже целое поколение сочинителей, которым этого не надо. Вполне достаточно блога в Фейсбуке с компанией равноценных себе френдов: написал, вывесил, получил похвалы, раздал ответные — и плавай себе в этой заводи, пуская пузыри. Можно еще и что-то вроде интернет-издательства на паях устроить, чтобы публиковать и читать самих себя. А если воротиться в офлайн, то и тут на каждом шагу бесконечные конкурсы и фестивали, где надо быть уже вовсе идиотом, чтобы, выступив, не заполучить хоть какого-нибудь диплома. Хотелось и тут написать «лайка», потому что, в сущности, этот оф-лайн — придаток все той же Сети.
Словом, победила демократия. Сиречь — воинствующий дилетантизм.
И надо ли удивляться, что такая смена вех в итоге приметно опустила поближе к дну средний уровень средней поэзии, а главное — почти извела ту рыбу, чьи прыжки над водной гладью радовали глаз и заполняли журналы?
К счастью, уровень поэзии всегда определяется не средними достижениями средних, а высшими лучших. Эти — поэты от Бога, их в любые времена немного, и все вышесказанное к ним почти не относится: летучая рыба, а уж тем паче редкие в нашем деле птицы, летают сами по себе. Бродского никакие журналы не печатали, да он и не особенно туда ходил. Большому таланту журналы могут пособить, но их отсутствие не в состоянии помешать; он вряд ли станет разбрасываться своими творениями в Сети, но, вероятно, и сетевые восторги его не слишком затронут, потому что его подлинные собеседники не в Интернете, а на книжной полке. Так что наши полсотни поэтов никуда не делись, да и завтра еще, возможно, никуда не денутся. И все же.
Я сознательно не привел тут ни одной стихотворной строчки и не назвал ни одного имени. Поэты честолюбивы. И ни один не опознает себя в «середняке», покажи ему его в зеркале, — зато обнаружит целую кучу, оглядевшись по сторонам. Так что непонятно даже, к кому я обращаюсь.
Но я-то к второстепенным поэтам отношусь весьма серьезно. И восхищаюсь теми, кому хватило азарта вопреки силе тяготения выпрыгнуть из воды. Не только потому, что без них и природным летунам будет одиноко в небе, а может, и незачем летать: из толщи воды никто их не увидит.
Без этих счастливых удач, взмывающих то и дело в брызгах, не будет того несмолкающего плеска, в рифму или без, из которого и складывается всеобщая поэтическая речь.
Хотя, конечно, летать трудней, чем просто шевелить плавниками и пускать пузыри на удивление окрестным пескарям.
|
|
